Гассенди - [23]

Говоря об активной роли субъекта в акте восприятия, Гассенди имеет в виду не только и не столько «субъективность» в смысле единичных, индивидуальных различий (значения которой он не упускает из виду), но главным образом родовые и видовые различия. Ведь способностью чувствовать обладают не одни люди, но и другие, самые различные, живые существа «наряду с людьми видят, слышат, ощущают запахи, вкус, тепло, холод и прочие качества [вещей], воспринимаемые при соприкосновении» (5, т. 2, стр. 343). Причем, поскольку разные животные обладают различным строением организма, они воспринимают одни и те же явления по-разному, а органы чувств некоторых из них превосходят человеческие совершенством своего восприятия. К тому же люди ограничены пятью природными чувствами, воспринимающими как одни и те же, так и разные качества специфическим образом. Кто может сомневаться в том, что, если бы мы обладали шестью или восьмью органами чувств, притом иначе устроенными, образы вещей представлялись бы нам по-иному? К этому следует добавить, что «всякий человек обладает особой конституцией или особым строением органов чувств» (5, т. 1, стр. 104) и один и тот же человек, находясь в различных состояниях, по-разному воспринимает одни и те же вещи. Отсюда следует, что «всякую вещь можно считать такой, какой она кому-нибудь представляется, но нельзя говорить, что она такова от природы» (5, т. 2, стр. 357), ибо иным существам или одним и тем же существам в разное время она представляется иначе. Но если одна и та же вещь в зависимости от воспринимающего органа воспринимается различно, а судим мы о вещах на основании свидетельства наших чувств, как же можно в таком случае «смотреть на чувства как на какое-то верховное судилище и высший критерий?..» (5, т. 2, стр. 342). А разве наши ощущения не вводят нас порою в заблуждение, не дают превратного представления о вещах? И коль скоро одна и та же вещь порождает различные ее восприятия, какое из них и на каком основании дает о ней правильное представление?

Ответ Гассенди на этот «трудный вопрос» с первого взгляда кажется совершенно неожиданным. Первый же его канон, относящийся к эмпирическому познанию, гласит: «Чувство никогда не обманывает, из него следует, что всякое ощущение и всякое восприятие представления или явлений истинно» (5, т. 1, стр. 118). Дело в том, что роль чувственных восприятий, без которых невозможно никакое познание, состоит в том, чтобы осведомлять нас о вещах такими, какими они нам представляются. И в этом отношении они свободны от ошибок: мы не можем ошибаться в том, что видим то, что мы видим, слышим то, что слышим. Сами по себе наши восприятия ни истинны, ни ложны; они являются первоисточником как истинных, так и ложных суждений, которые решают, действительно ли вещи таковы, какими они нам представляются. Таким образом, ошибки и заблуждения основываются на наших суждениях, а не на самих ощущениях, которые подвергаются суждению. Чувства остаются при этом критерием, без помощи которого невозможно судить о ложности или истинности того или иного суждения. Если чувства обманчивы, то у нас нет критерия для установления истинности или ложности суждения, назначение которого как раз и заключается в том, чтобы определить степень объективности субъективного восприятия. Не будучи само по себе ни ложным, ни истинным, чувственное восприятие, интерпретированное суждением, может служить источником как истинных, так и ложных выводов. Суждения основываются на опыте и контролируются опытом: «Ибо если ты скажешь, что все чувства ложны, то у тебя исчезает критерий, при помощи которого ты мог бы судить о ложности какого-либо отдельного чувства, а также доказать это. Если же ты скажешь, что ложны лишь некоторые чувства, то ты вовлечешь себя в трудный спор, так как тебя спросят, какое именно чувство, в каком смысле и когда бывает или не бывает ложным; и так как противоречия окажутся неразрешимыми, то у тебя неизбежно исчезнет всякий критерий истины» (5, т. 1, стр. 119, 120). Таким образом, опытное знание (а в конечном счете всякое знание является опытным) опосредуется рассудком, будучи и его источником и его критерием. Путем этого опосредования определяется объективность субъективно-данного.

Из этого следует, что сенсуализм Гассенди весьма далек от вульгарного («ползучего») эмпиризма. Это, по выражению Тома, «разумный эмпиризм» (un empirisme intellegent; 69, стр. 178). Он отнюдь не умаляет роли рассудка, не исчерпывает сенсуализм накоплением опытных данных. Постижение истины, являющееся первоочередной задачей философии, немыслимо без синтеза рационального и эмпирического познания, неосуществимо без их сочетания и взаимодействия. Сенсуализм прокладывает путь к истине, по которому идет восходящее к истине рациональное познание. Гассенди, наверное, согласился бы с формулой: разум без опыта пуст, опыт без разума слеп.

Парадигмой, опосредующей функции рассудка, является эксперимент, которому Гассенди придает очень большое значение как в теории, так и (как мы увидим в дальнейшем) в своей многосторонней научной практике. Ведь эксперимент — это своеобразная апелляция рассудка к опыту, основанная на предположениях и соображениях, исходящих из предшествующего опыта.