Гаспар-гаучо. Затерявшаяся гора - [10]

Гальбергер и Франческа еще не тронулись с места. И вот они вновь застыли в седлах и впились взглядом в лицо белого человека.

– Отец! – воскликнула Франческа, – ведь это тот страшный человек, который бывал у нас в Асунсионе… Еще мама так не любила его… Это сеньор Руфино.

– Тс-с! – остановил ее отец. – Молчи, держи поводья крепче, не шевелись.

Мудрено ли, что натуралист сразу насторожился? Ведь он услыхал имя злейшего своего врага. Имя человека, который постоянно вредил ему, притеснял его, чем только мог, а под конец оскорбил и его жену, явившись к ней посланцем диктатора.

И вот теперь этот негодяй скакал во главе отряда тобасов, тех самых тобасов, которых Гальбергер всегда считал лучшими своими друзьями! Руфино Вальдец едет бок о бок с сыном старого вождя! Что может это означать?..

Сначала Гальбергер подумал, что Вальдец захвачен в плен тобасами. Но нет: белый всадник не связан, его не караулят… Напротив, он совершенно свободен и непринужденно беседует с юным вождем. Разговор, очевидно, секретный – иначе зачем бы им отделяться от отряда?

И снова Гальбергер теряется в предположениях, но не находит разгадки. Быть может, между Нарагваной и парагвайским диктатором снова заключен мир и восстановлен союз? Или Вальдец явился к тобасам для мирных переговоров? Это самое правдоподобное. Но в таком случае почему же Нарагвана покинул без всякого предупреждения старое становище? Скрыться так внезапно, не сказав ни слова! Право, это похоже на разрыв дружбы, на отказ в защите. Если тобасы заключат союз с парагвайцами, вряд ли они станут оговаривать неприкосновенность Гальбергера. Увы, выдача натуралиста будет одним из основных пунктов мирного договора! Но неужели Нарагвана способен на предательство? Нет, этого Гальбергер не допускал, и потому-то он изумился, увидав Вальдеца рядом с Агварой.

Во всяком случае, положение было угрожающим. Присутствие Вальдеца не предвещало ничего доброго. От этого человека можно было ждать любой мести, вплоть до убийства. Машинально сдерживая горячего коня, Гальбергер обсуждал свое положение, взвешивал все возможности… Мысли с невероятной быстротой проносились в его мозгу; внезапно он понял, что смерть близка. То было не предчувствие, а нечто худшее – полная уверенность в неизбежной и скорой гибели. Гальбергер вспомнил глубокую ненависть Вальдеца, вспомнил и о том, что человек этот – прославленный «растерю» (проводник, следопыт). Разве можно обмануть его, спрятавшись в кустах? Разве лошадь Гальбергера и пони его дочери не оставили следов на топком, прибрежном иле? Уж, конечно, ни Вальдец, ни индейцы не могут не заметить свежих отпечатков копыт. Нет, враги сразу увидят их и выследят беглецов в их убежище! Зачем, зачем они остановились на прогалине, а не ускакали по протоптанной тапирами тропинке! Время потеряно. Поправить роковую ошибку нельзя…

Охваченный смертельным ужасом, Людвиг Гальбергер склонился к самой луке седла и, прячась за листвой, неотступно следил за приближающимся отрядом. Чем ближе подъезжал к реке отряд, тем яснее становилось, что жизни охотника и ребенка грозит страшная опасность.

Глава VII Руфино

Чтобы разрешить странную загадку и объяснить, «каким образом Руфино Вальдец очутился среди тобасов и дружески разговаривал с их юным вождем, нам придется вернуться назад и сообщить кое-что о самом Вальдеце и о его порочном господине. Придется также рассказать о причинах, по которым Нарагвана и его племя покинули свой старый лагерь, и обо всем том, что случилось с ними после ухода. Из всех этих событий самым серьезным была смерть Нарагваны, ибо старого кацика уже не было в живых: он скончался через несколько дней после своего свиданья с бледнолицым другом.

Последние свои минуты он провел не в покинутом становище; он умер приблизительно в двухстах милях от него, в самом сердце Чако. Там находилось древнее обиталище тобасов – их священный город и кладбище. Где бы и когда бы ни умер индеец этого племени, – пал ли он жертвой врага, погиб ли на охоте, скончался ли от болезни или старости, – соплеменники всегда переносят его тело в священный город и там хоронят, но не в могиле, а на высоком помосте, ибо таков обряд погребения племени тоба.

В священный город Нарагвана отправился не верхом, а на носилках, которые несли его верные воины! Внезапно заболев, старый вождь, предчувствуя близкий конец и желая умереть в том самом селении, где родился, приказал немедленно готовиться в путь. За ним двинулось все племя до последнего человека. Индейцы собрались в один день, и на следующее утро лагерь уже был в том самом виде, в каком через три недели его застал охотник-натуралист.

Если бы Гальбергер попал на берег притока Пилькомайо тремя неделями раньше, он был бы свидетелем одного из интересных зрелищ, которые нередко наблюдаются в южноамериканских пампасах, как, впрочем, и в прериях Северной Америки. Я говорю о переправе через реку целого индейского племени на пути от одного становища к другому. Мужчины пускаются вплавь или верхом; женщины и дети в кожаных челнах, которые у индейцев Чако называются «пелота». Тут же рядом плывут собаки. Над рекой разносится шум и крик, собачий лай, конское ржанье, детский плач; время от времени раздаются взрывы хохота – это веселится жизнерадостная молодежь. Но при последней переправе тобасов через реку никто не смеялся: все были удручены тяжкой болезнью вождя. И в самом деле, прибыв в священный пород, старик на второй же день скончался. Тело его было поднято на высокий помост и оставлено там, где уж давно белели кости древних кациков.