— Ну да… Я сказал, бери.
— Слышь, легавый, договоримся?.. — Важный привык биться до последнего, пока оставался хоть какой-то шанс. Нет безвыходных положений.
— Сто штук устроят? А в залог бери чемодан. Он дорого стоит. Особенно для меня. А деньги я тебе сегодня же привезу.
— Пошли.
— Сто пятьдесят… Да чего ты заладил — пошли да пошли… Двести.
— Не будь идиотом. Я же сказал — бери чемодан и иди.
Важный прошипел с ненавистью, щека его при этом задергалась:
— Что, думаешь, взял меня? Дурной, ты, легаш. Вы же ничего не докажете. Бежал от милиции? А где такой закон, что бегать нельзя? Пятнадцать суток — максимум. А чемодан этот в глаза не видел. Подбросили. Ну, чего зенки вылупил? Не нравится? — Важный хрипло засмеялся. — Не нравится, легаш. А Вайсмана Знаешь? Лучший адвокат в городе, и в башке у него не вата. Все дело ваше развалит. Слышь, легаш, ты же тогда и виноватым останешься. С работы погонят, и будешь ты один-одинешенек, за забором, никому не нужный. Ну что, нравится такой расклад?
— Пошли, — сдавленно произнес Крымов.
…Прожаренное солнцем ущелье, пулемет, безжалостно косящий его ребят уже и так поредевшей роты, свинцовый дождь, от которого нет спасенья… Яркая, как тысяча Солнц, лампа в операционной — все разом навалилось на него. Он как бы раздвоился. Душой он снова был на войне, с двумя гранатами в руке, распластавшийся на каменной стене; и здесь, в лесу с рецидивистом Важным, почему-то решившим, что может запугать его, командира разведроты Крымова, который прошел через ад.
Губина не раз выручала способность заговаривать собеседника. Вот и сейчас ему показалось, что он берет верх, начинает овладевать ситуацией. Он воспрянул духом и снисходительно продолжил:
— А когда с тебя снимут погоны, — я тебя пришью. Точнее, другие найдутся. Сначала только уши отрежут… Слушай, двести пятьдесят — или хана тебе. Выбирай.
— Дурак ты, Важный, я давно уже все выбрал.
Крымов вдруг понял, что никогда не сможет стать настоящим «полицейским». Он был и остается солдатом афганской войны. И он никогда не научится играть по правилам, выдуманным для мирных, благополучных времен. Правилам, по которым такой тип, как Губин, действительно может откупиться, вывернуться. Удел же его, боевого офицера Крымова — война, и пока он жив, то будет вести ее в этом сумасшедшем, несправедливом мире.
Он поднял пистолет.
Последним на лице Важного было выражение не ненависти, а животного ужаса. Умер Губин сразу — пуля пробила сердце.
Крымов ткнул носком ботинка бездыханное тело, подобрал браунинг, умелым ударом ладони привел его в боевое состояние, стер рукавом следы и вложил пистолет в мертвые пальцы.
Отвернувшись, вынул сигарету, закурил. Все будет в порядке. Правым окажется тот, кто остался жив…
