Гарпия - [4]

Я начала готовить ужин. Готовить я умела всего несколько блюд, по большей части самых простых. У меня имелась целая полка книг кулинарных рецептов, как у большинства хозяек, и время от времени я что-то готовила по рецептам – то обуреваемая новогодней волной энтузиазма, то после того, как то или иное блюдо мне привиделось во сне. Но как бы просты ни были эти рецепты, в дальнейшем я ими почти не пользовалась. Но вот рецепт, к которому я привязалась: куриную грудку порезать на кусочки и каждый обмакнуть в миску с мукой, приправленной специями. Мне даже приправлять муку специями нравилось. Просто удивительно было смотреть, как соль и перец смешиваются с белой мукой и придают курятине особенный вкус. Приготовление пищи всегда казалось мне загадочным, искусством невидимого.

Я резала курятину и замечала, что она стала какой-то другой. Волокна мякоти изменились, стали более зернистыми, а поверхность грудки без кожицы стала почти прозрачной. «Я женщина, у мужа которой роман на стороне», – мысленно сказала я себе, как будто эти слова могли каким-то образом повлиять на реальность. Потом я произнесла их вслух. Мне захотелось ощутить вкус этой фразы языком, проговорить эти слова губами в определенном ритме. Я произнесла имя женщины.

Ванесса. Когда я ее впервые увидела, она смеялась на рождественской вечеринке. Потом мы с ней пожали друг другу руки на корпоративе, и потом еще я видела ее несколько раз. Подтянутая, с прекрасной осанкой, она хлопала в ладоши. Очень аккуратный пиджак. Пряди волос убраны за уши. Где, интересно, она покупала эти пиджаки? Наверное, у нее имелся личный хозяин бутика, демонстрировавший ей стойки с почти одинаковыми пиджаками и описывавший мельчайшие различия в их крое. Ванесса Холмс. Вздернутые брови, тонко выщипанные. Волосы, собранные в хвостик, как у маленького зверька.

Я заметила, что меня подташнивает. Так замечаешь, что с полки упала книга, – рассеянно, отстраненно. Когда я рожала Пэдди, акушерка предложила мне петидин и сказала, что боль это лекарство не снимет, но поможет меньше думать о ней. «Вы боль чувствовать будете, – пояснила акушерка, – но она ничего не будет значить для вас». Эта боль, отделенная от меня, очень меня привлекала, но не время было принимать лекарства, потому что в это самое время Пэдди родился и мне не пришлось делать выбор.

Порезав курятину, я выжала на нее сок целого лимона – этому меня научила мать. Моя мать готовить не любила, но кое-какие секреты знала. Она знала, как сжать в кулаке толстую желтую кожицу лимона, как вонзить в нее ногти и сдавить изо всех сил. Я, выжимая лимонный сок, заметила – снова как бы в небольшом отдалении от себя, – что вдоль моей груди словно бы прошелестел легкий ветерок. Я сжала лимон крепче, и струйки сока попали на раскаленную сковородку. Я стиснула зубы. Я сжимала и сжимала лимон, чувствуя, что мое лицо искажает уродливая гримаса. Когда в лимоне не осталось ни единой капли сока, я отвернулась от плиты, чтобы выбросить шкурку. На пороге кухни стоял Тэд и смотрел на меня, раскрыв рот.

В нашей семье злобность передается по наследству – от моей прабабушки перепало бабушке, от нее – моей матери, а от матери – мне. Но, возможно, злобность уходит корнями еще дальше, к моей прапрабабке, у которой было двенадцать детей, трое из которых умерли.

Одного младенца, как гласит семейное предание, она оставила в коляске на солнце, и у него кожа покрылась волдырями. Я эту историю знала с детства, но когда рассказала матери, та объявила, что я все выдумала. Так и осталась для меня загадкой эта женщина с двенадцатью детьми. Она была слишком сильно занята и не заметила, что младенец в коляске стоит на солнцепеке? Или забыла о нем?

Глава 5

Все случилось по самому худшему сценарию: Джейк вернулся после восьми вечера. Мальчики спали, а я нет. Я лежала на кровати Тэда, обняв его, чтобы сын крепче заснул. Да, я знаю, ложиться с детьми и убаюкивать их нельзя, это неправильно. Но все же у меня довольно часто так случалось – после плохого вечера, например. Тэд прижимался ко мне, и его сонное сопение казалось мне самым убаюкивающим звуком на свете. В тот вечер я пела Тэду песенки. Он попросил, и я пела, хотя Пэдди закрыл уши ладошками и кричал: «Мама, замолчи!» На самом деле оба моих сына спокойно и быстро заснули, а я пела и пела, пока не охрипла и горло не разболелось. Тогда голосовое сообщение стало казаться мне отвлеченным и совсем чуть-чуть опасным, во всяком случае не опаснее фейерверка в небе.

Я услышала скрип и такой знакомый вздох двери, похожий на звук аккордеона, и шаги Джейка, и то, как он положил портфель на стул около стола. Я не пошевелилась. Джейк негромко окликнул меня снизу, от подножия лестницы. Наверное, подумал, что я все еще сражаюсь с детьми, пытаясь их уложить спать. Слишком часто он входил в детскую в тот самый момент, когда у Тэда уже слипались веки, и тогда мне приходилось начинать весь процесс снова. Поэтому Джейк окликнул меня только один раз. Я услышала, как он прошел на кухню, закрыл дверь и поставил тарелку с ужином в микроволновку.

По всей видимости, мои родители относительно телевизора тоже были весьма либеральны, потому что я, представляя себе драматические сцены в своей жизни, рисовала их в уме похожими на те, которые видела в телесериалах. Те эпизоды, которые я пересматривала снова и снова, казались мне куда более осязаемыми, чем мое собственное существование. Я никак не могла придумать, как поговорить с Джейком таким образом, чтобы это не напоминало сцену из сериала и не выглядело слишком театрально. Я могла бы наброситься на него, начать колотить кулаками его в грудь и потребовать, чтобы он рассказал мне все. А могла бы спокойно, без крика, взять его рубашки и порвать их на мелкие кусочки. Еще я могла бы…