Гарольд, последний король Англосаксонский - [17]

Вильгельм тяжело вздохнул и крепко стиснул зубы.

– Но пошли меня в Рим, – продолжал ученый, – и угрозы Маугера окажутся ложными. Женись тогда на Матильде и смейся над интердиктом твоего дяди-изменника. Поверь, что папа благословит твое брачное ложе, если я возьмусь за дело. Когда ты убедишься, что я сдержал свое слово, то не награждай меня повышением сана, а способствуй умножению полезных книг, учреждай больше школ и позволь мне, своему слуге, основать царство наук так же, как ты положишь основание царству непобедимых воинов.

Герцог, вне себя от восхищения, вскочил и крепко сжал священника в объятиях. Он поцеловал его так называемым поцелуем мира, которым в то время короли приветствовали друг друга.

– Ланфранк! – воскликнул он, – знай, что я буду всегда любить тебя, буду всегда благодарен тебе, если бы даже твое прекрасное намерение не удалось! Слушая тебя, я невольно краснею, припоминая, с какой гордостью я хвастался тем, что никто не в состоянии натянуть тетиву моего лука... Что значит телесная сила? Ее не трудно парализовать теми или другими средствами, но ты... О, дай мне хорошенько полюбоваться тобой!

Вильгельм долго всматривался в бледное лицо Ланфранка, внимательно оглядел его маленькую, худенькую фигуру и потом обратился к барону:

– Не совестно ли тебе пред этим крошечным человеком? Ведь настанет день, когда он будет попирать в прах наши железные панцири!

Он задумался и, пройдя несколько раз взад и вперед по комнате, остановился пред нишей, в которой стояло Распятие и образ Богородицы.

– Воистину так! – проговорил Ланфранк. – Ты теперь стоишь пред символом неограниченного могущества. Жди же тут разрешения всех загадок и обдумай, какую ответственность ты принимаешь на себя. Мы оставляем тебя, чтобы не помешать тебе молиться и размышлять.

Ланфранк взял под руку Тельефера и с глубоким поклоном барону вышел из комнаты.

ГЛАВА 3

На следующее утро герцог долго беседовал с глазу на глаз с Ланфранком, этим замечательным ученым, который один стоил всех мудрецов Греции, и после этой беседы приказал своей свите готовиться в обратный путь.

Громадная толпы глазела на выехавшую из ворот дворца кавалькаду, которая ожидала сигнала, чтобы следовать за герцогом. Во дворе дворца стояли лошадь герцога и снежно-белый конь епископа Одо, серый жеребец Фиц-Осборна и, к чрезвычайному удивлению всех зевак, еще маленький, просто оседланный конь. Как он попал сюда? Гордые скакуны даже стыдились его соседства: лошадь герцога навострила уши и громко ржала; жеребец барона лягнул бедного, невзрачного коня копытом, когда тот приблизился к нему, чтобы завести знакомство, а конь прелата кинулся на него с таким бешенством, что вызвал вмешательство берейторов.

Герцог между тем медленно шел на половину короля. Приемная Эдуарда была наполнена монахами и рыцарями. Из всего собрания особенно обращал на себя внимание какой-то высокий старик, борода и одежда которого выделяли его как одного из тех бесстрашных воинов, которые сражались под знаменами Кнута Великого или Эдмунда Железнобокого. Внешность его была до такой степени оригинальна, что герцог при виде старца пробудился от своей задумчивости и обратился к подбежавшему к нему Рольфу с вопросом, кто этот человек, который не представился ему, хотя, очевидно, принадлежал к числу избранных.

– Как? Ты не знаешь его?! – воскликнул живо Рольф. – Да это ведь знаменитый соперник Годвина. Это великий датский герой, настоящий сын Одина – Сивард, граф Нортумбрийский.

– О, вот это кто! – воскликнул герцог. – Я много слышал о нем лестного и чрезвычайно сожалел, если бы пришлось оставить веселую Англию, не насладившись его лицезрением.

С этими словами герцог снял берет и, приблизившись к герою, приветствовал его самыми изысканными комплиментами, которым он уже успел научиться при французском дворе.

Суровый граф холодно выслушал герцога до конца и ответил на датском языке:

– Не взыщи, герцог, если мой старый язык не привык выражаться так изящно, как твой. Если я не ошибаюсь, то мы оба происходим из скандинавской земли, и поэтому ты, конечно, не будешь гневаться на меня, если я буду говорить с тобой на наречии викингов. Дуб не пересаживается в другую почву, и старик не отрекается от своей родины.

Герцог, с трудом поняв речь графа, прикусил губу, но все-таки ответил вежливо:

– Молодые люди всех наций с удовольствием учатся мудрости у знаменитых старцев. Мне очень совестно, что я не могу говорить с тобой на языке наших предков, но я утешаюсь мыслью, что ангелы на небесах понимают нормандского христианина, и я прошу их мирно завершить твое славное поприще.

– Не молись за Сиварда сына Бьёрна! – воскликнул торопливо старик. – Я не хочу умереть смертью коровы, а мечтаю о смерти воина, в крепком панцире и шлеме, с мечом в руках[16]. Так я и умру, если король Эдуард исполнит мою просьбу и примет мой совет.

– Скажи мне свое желанье. Я имею влияние на короля.

– О, да не допустит Один, чтобы иностранный принц имел влияние на английского короля и таны нуждались бы в заступничестве кого бы то ни было! – возразил старик угрюмо. – Если Эдуард действительно святой, то совесть подскажет ему, что меня незачем удерживать от борьбы с порождением ада.