Гароэ - [20]

Когда испанцы поинтересовались, каким образом получается такой замечательный оттенок, им дали понять, что это великая тайна: мол, на всем острове она известна только трем «шаманшам», которым передавалась из поколения в поколение, – так как цвет заключает в себе не только наивысшую красоту, но еще и конец всех радостей и начало всех огорчений.

То, что пожилая женщина удостоила их подобной чести: позволила попользоваться чем-то столь ценным, – было проявлением приязни и уважения к чужестранцам, а также своего рода признанием одного из них близким другом любимой внучки.

Таким вот образом андалусец, галисиец и саморец стали членами большого семейства, главой которого она была уже много-много лет.

Три дня спустя, почти на рассвете, двое юношей, собиравших моллюски во время отлива, стали призывно кричать, протягивая вытянутые руки в сторону океана и указывая на место, над которым кружили сотни чаек и где то и дело выныривала на поверхность тьма-тьмущая дельфинов, плывущих вслед за каким-то пятном, напоминающим огромный серебряный ковер.

– Вайла, вайла! – загалдели островитяне – и почти тут же все до последнего кинулись к краю залива с корзинами и глиняной посудой.

Одновременно лучшие пловцы бросились в море и стали хлопать ветками по его поверхности, явно желая помочь дельфинам загнать рыб в небольшую бухту. Женщины и дети принялись лить в воду «молоко табаибы», густую и белесую ядовитую жидкость, которую они получали из одной разновидности кактусов, в изобилии произраставших на острове.

Спасаясь от ненасытных дельфинов, чаек и людей, сверкающий косяк судаков (вот что на самом деле это было такое) оказался в неглубоких водах, где под действием наркотика рыбы мгновенно засыпали, а местные жители, воспользовавшись этим, собирали их корзинами и поспешно переносили в ближайший естественный водоем, сообщающийся с морем узким каналом, перекрытым плетнем из толстых веток.

Через несколько минут большая часть рыбин очнулась от непродолжительного оглушения, но уже в ловушке – огромном садке, из которого островитяне будут доставать их по мере надобности.

Крупных особей, не переживших переправы, тут же вспарывали, потрошили и оставляли «просушиться» на ветру и солнце.

Чувствовалось, что, когда приплывали «вайла», для жителей деревни наступали напряженные дни, но вместе с тем это был праздник.

Гонсало Баэса, будучи не в состоянии сделать и шага без посторонней помощи, хотя опухоль значительно спала, в одиночестве сидел под деревом и с сожалением наблюдал за тем, что происходило в метрах пятистах от него. Он жалел, что не может разделить воодушевления остальных и принять участия в восхитительной рыбалке. И островитяне, и Бруно Сёднигусто с галисийцем явно получали настоящее удовольствие.

Гонсало Баэса был так занят происходящим, что не замечал, как кто-то появился у него за спиной, пока пришедший не сказал:

– Добрый день, лейтенант! Я рад, что вы живы, хотя вид у вас не ахти.

Он обернулся и увидел, кто был этим непрошеным гостем. Его первым порывом было вскочить на ноги и выхватить шпагу, но он тут же осознал, что не может подняться и у него нет оружия.

– Проклятый сукин сын! – не выдержав, гневно воскликнул он. – Какого черта ты здесь делаешь?

– Да вот, пытаюсь заставить вас понять, что если бы в тот злосчастный день я не бросился в море, то сейчас превратился бы в корм для рыб, ведь я был в экипаже той шлюпки, которую унесло.

– Ее унесло, потому что тебя там не было, когда надо было спасать положение.

– То есть грести? – казалось, возмутился тот и тут же коротко хохотнул. – А вы хорошо меня рассмотрели, мой лейтенант? Как только меня начало выворачивать наизнанку, я понял, что являюсь скорее обузой, чем помощником, я почувствовал, что нас ожидает, и принял решение, в котором теперь – зная результат – не раскаиваюсь.

– Ты стал дезертиром, – напомнил ему командир, хотя приходилось признать, что он сам дал маху: нечего было выбирать гребцом такого заморыша. – Что бы там ты мне ни говорил, по тебе плачет виселица.

– Для начала меня надо поймать, и, как бы веревка ни резала шею, я промучаюсь меньше, чем пришлось мучиться тем троим несчастным. – Он указал на какую-то точку у себя за спиной и добавил: – С вершины вон той скалы мне было видно, как огонек постепенно исчезал вдали, и, клянусь вам, я плакал. Однако единственное, что я получил при рождении, это жизнь, поэтому я изо всех сил стараюсь ее сохранить.

– Тебе также внушали чувство товарищества и чести.

– Товарищи – это те, кого человек выбирает сам, а не те, кого ему навязывает офицер. А что касается чести, я всегда считал ее принадлежностью благородного сословия, и, по мне, пусть остается ею и дальше.

– Ну, если ты пришел, чтобы я простил тебя за предательство, ты напрасно теряешь время.

Проворный человечек, которого он знал только по прозвищу – Ящерица, посмотрел на него так, словно лейтенант только что сказал страшную глупость.

– Простить меня? – повторил он. – Упаси Бог! «Простить» означало бы вернуться в строй, а это совсем не входит в мои планы. Меня поставили перед выбором: провести десять лет за решеткой или завербоваться в армию, и я не стал колебаться. А тут, надо признать, вполне можно жить, ведь я раньше занимался тем, что грабил на дорогах, и знаю, как приспособиться к таким условиям. В здешних горах в изобилии водятся козы, свиньи, кролики и всякие птицы, вдобавок тут полным-полно фруктов, а океан изобилует рыбой, которую можно поймать без особых усилий. Делаю себе, что хочу, и никто мне не указ, иными словами, я не нуждаюсь в том, чтобы меня прощали.