Гармония - [19]

– Ты должна поить двенадцатого, поить очень часто, даже будить его, если понадобится. Кстати, из-за вливания физиологического раствора больным в реанимационной обычно дают слишком мало воды. А большинству из них нужна жидкость. Много жидкости. Это разрешается, за исключением тех, у кого ранение брюшной полости.

– Именно это я и делаю.

– Верно. Но иногда мы об этом забываем, оттого что оказывается слишком много других дел.

Вдруг ему страшно захотелось воды. Приподняв откидной полог Палатки, он выплеснул наружу свой кофе, налил большой стакан минеральной негазированной воды местного производства и стал с интересом и в то же время рассеянно рассматривать этикетку на бутылке. Потом его взгляд вернулся к скрещенным тонким и таким безупречно красивым ногам Гармонии.

– Странное у тебя имя – Гармония, – сказал он неожиданно. – Откуда оно у тебя?

– Мой отец долго жил на Мартинике. Там такие имена в ходу. И он решил, что оно мне подойдет.

– Он был прав.

Она рассмеялась:

– Возможно. Только в то время он не мог знать, подойдет оно мне или нет. Пришлось стараться.

Она немного помолчала, потом наклонилась к Вальтеру:

– Если бы ты только знал, как я устала: у меня такое ощущение, что я сплю и вижу все во сне.

– Я думаю, все мы находимся в таком состоянии. Вот только жаль, что сон у нас дурной, но при этом почему-то даже не хочется просыпаться.

– Не такой уж он дурной, этот сон, – возразила она. – Он завораживает. И позволяет надеяться на что-то другое.

– Ты хочешь сказать, что возникает ощущение, что хорошее находится рядом с плохим.

– Совершенно верно.

– И если это действительно так, то он не просто хороший, а чудесный.

– Именно.

Встав с кресла, он взял Гармонию за руки и слегка встряхнул ее.

– Ну тогда ты действительно все видишь во сне. Это от нервов, – сказал он немного назидательно, – от нервов и ни от чего другого. Скажем, нервы у нас напряжены до предела. А потому давай освежи полость рта одиннадцатому и напои двенадцатого.

Она встала, пошла приготовила на одном из столов-корзин в центральном проходе стакан, воду, трубку для всасывания воды, второй стакан, кусок ваты на пинцете и еще два тампона ваты.

Она вернулась к своей работе.

"Почему я так грубо веду себя с ней? – размышлял Вальтер. – Потому что я хочу ее и потому что она, с ее обнаженными нервами, тоже жаждет наслаждения не меньше, чем раненый, который мучается от жажды, глядя на стакан воды. Один неосторожный жест, и мы назовем это любовью".

– Я пошел в операционную, – издали крикнул он ей. – Скоро вернусь.

В квадратной душной палатке, где священнодействовали Давид и Полиак со своими многочисленными помощниками, все тоже, возможно, воспринимали происходящее как сон, хотя и через силу. Вальтеру, вышедшему из своего относительного затишья, показалось, что он видит перед собой лунатиков, медленно что-то делающих, людей, оказавшихся во власти кошмара. Он увидел, как сверкнул в его сторону слегка запотевшими стеклами очков Полиак.

– Мы нашли и вынули осколок, – неспешно произнес хирург своим приятным голосом. – Это было, дорогой мой, дельце не из легких. К счастью, у нас есть вот эта штука.

Подавшись животом вперед, он указал коленом на небольшой рентгеновский аппарат под столом, находившийся там постоянно.

– Но сколько же мы хватаем при этом рентген! По инструкции все строго дозировано и неопасно: включать время от времени и на очень короткий срок, чтобы только сориентироваться. Все это прекрасно, но с такими правилами мы бы и сейчас все еще искали. Поэтому приходится злоупотреблять просвечиванием и из-за этого сильно облучаться.

В сравнении со спокойной речью Полиака манера говорить Давида казалась торопливой и невнятной, словно у него было не все в порядке с зубами.

– Оказалось перерезанным небольшое ответвление легочной артерии, – сказал он. – Мы сделали самый лучший гемостаз, какой только возможен. Теперь нам осталось одолеть явно выраженную инфекцию. Сейчас мы с ней справимся.

Осторожно двигаясь к голове оперируемого, Вальтер взял Джейн за плечи. Она стояла позади анестезиолога, регулируя в миллионный за свою жизнь раз работу капельницы.

– Как у него дела?

– Мне кажется, он держится довольно хорошо. Это, конечно, правильно, что вы его сюда направили.

– У нас практически не было выбора, – сказал Вальтер. – Возможно, мы правильно выбрали момент… хоть на этот раз. Пока.

Он удалился на цыпочках. Вместо того чтобы вернуться к себе в палату, он пошел по боковой дороге и оказался на центральной аллее госпиталя. Небо уже немного посветлело. Где-то далеко слышались крики брошенных хозяевами петухов, которым, раз уж никакой заблудившийся солдат еще не свернул им шею, лучше было бы помолчать, чтобы избежать этой самой большой для них опасности, и смириться с одиночеством, которое летом, как в мирное, так и в военное время, худо-бедно перенести можно. На стоянке стояли три санитарные машины с работающими на медленных оборотах моторами. Их тихо загружали ранеными, по трое носилок в каждую. Красные кресты на прогнувшихся крышах палаток оставались освещенными. Электрогенераторы гудели вовсю. На ближайшем холме были видны люди, суетившиеся вокруг противовоздушных батарей. Вальтеру показалось, что они зачехляют стволы и снимают маскировочные сетки. Начиналась передислокация. "Мы и сами останемся здесь теперь недолго, – подумал он. – Самое большее два дня – время, необходимое, чтобы эвакуировать остающихся у нас раненых, а потом – в дорогу, на север". Еще в голове у него мелькнула мысль, что он будет с сожалением вспоминать об этом озере. Тут он попал в пучок света от фар машины, которая, проехав по дороге, повернула налево, собираясь, что было весьма необычно, въехать на территорию самого госпиталя, и теперь катила прямо на него. Нечто вроде "штабной машины" с высокой подвеской, весьма запыленной, как секундой позже отметил Вальтер.