Гарики на все времена. Том 1 - [6]

204

Занятия, что прерваны тюрьмой,

скатились бы к бесплодным разговорам,

но женшины, не познанные мной,

стоят передо мной живым укором.

205

Язык вранья упруг и гибок

и в мыслях строго безупречен,

а в речи правды — тьма ошибок

и слог нестройностью увечен.

206

В тюрьме почти насквозь раскрыты мы,

как будто сорван прочь какой-то тормоз;

душевная распахнутость тюрьмы —

российской задушевности прообраз.

207

У безделья — особые горести

и свое расписание дня,

на одни угрызения совести

уходило полдня у меня.

208

Тюремный срок не длится вечность,

еще обнимем жен и мы,

и только жаль мою беспечность,

она не вынесла тюрьмы.

209

Среди тюремного растления

живу, слегка опавши в теле,

и сочиняю впечатления,

которых нет на самом деле.

210

Я часто изводил себя ночами,

на промахи былого сыпал соль;

пронзительность придуманной печали

притушивала подлинную боль.

211

Доставшись от ветхого прадеда,

во мне совместилась исконно

брезгливость к тому, что неправедно,

с азартом к обману закона.

212

Спокойно отсидевши, что положено,

я долго жить себе даю зарок,

в неволе жизнь настолько заторможена,

что Бог не засчитает этот срок.

213

В тюрьме, от жизни в отдалении,

слышнее звук душевной речи:

смысл бытия — в сопротивлении

всему, что душит и калечит.

214

Не скроешь подлинной природы

под слоем пудры и сурьмы,

и как тюрьма — модель свободы,

свобода — копия тюрьмы.

215

Не с того ль я угрюм и печален,

что за год, различимый насквозь,

ни в одной из известных мне спален

мне себя наблюдать не пришлось?

216

Держась то в стороне, то на виду,

не зная, что за роль досталась им,

есть люди, приносящие беду

одним только присутствием своим.

217

Все цвета здесь — убийственно серы,

наша плоть — воплощенная тленность,

мной утеряно все, кроме веры

в абсолютную жизни бесценность.

218

В жестокой этой каменной обители

свихнулась от любви душа моя,

И рад я, что мертвы уже родители,

и жаль, что есть любимая семья.

219

В двадцатом — веке черных гениев —

любым ветрам доступны мы,

и лишь беспечность и презрение

спасают нас в огне чумы.

220

Тюрьма, конечно, — дно и пропасть,

но даже здесь, в земном аду,

страх — неизменно верный компас,

ведущий в худшую беду.

221

Моя игра пошла всерьез —

к лицу лицом ломлюсь о стену,

и чья возьмет — пустой вопрос,

возьмет моя, но жалко цену.

222

Тюрьма не терпит лжи и фальши,

чужда словесных украшений

и в этом смысле много дальше

ушла в культуре отношений.

223

Мы предателей наших никак не забудем

и счета им предъявим за нашу судьбу,

но не дай мне Господь недоверия к людям,

этой страшной болезни, присущей рабу.

224

В тюрьме нельзя свистеть — примета

того, что годы просвистишь

и тем, кто отнял эти лета,

уже никак не отомстишь.

225

Здравствуй, друг, я живу хорошо,

здесь дают и обед, и десерт;

извини, написал бы еще,

но уже я заклеил конверт.

226

Как странно: вагонный попутчик,

случайный и краткий знакомый —

они понимают нас лучше,

чем самые близкие дома.

227

Как губка втягивает воду,

как корни всасывают сок,

впитал я с детства несвободу

и после вытравить не смог.

Мои дела, слова и чувства

свободны явно и вполне,

но дрожжи рабства бродят густо

в истоков скрытой глубине.

228

Я лежу, про судьбу размышляя опять

и, конечно, — опять про тюрьму:

хорошо, когда есть по кому тосковать;

хорошо, когда нет по кому.

229

В тюрьме о кладах разговоры

текут с утра до темноты,

и нежной лаской дышат воры,

касаясь трепетной мечты.

230

Тюрьма — не животворное строение,

однако и не гибельная яма,

и жизней наших ровное струение

журчит об этом тихо, но упрямо.

231

Сын мой, будь наивен и доверчив,

смейся, плачь от жалости слезами;

времени пылающие смерчи

лучше видеть чистыми глазами.

232

Смерть соседа. Странное эхо

эта смерть во мне пробудила:

хорошо умирать, уехав

от всего, что близко и мило.

233

Какие бы книги России сыны

создали про собственный опыт!

Но Бог, как известно, дарует штаны

тому, кто родился без жопы.

234

Тому, кто болен долгим детством,

хотя и вырос, и неглуп,

я полагал бы лучшим средством

с полгода есть тюремный суп.

235

Скудной пайкой тюремного корма

жить еврею совсем не обидно;

без меня здесь процентная норма

не была бы полна, очевидно.

236

Под каждым знаменем и флагом,

единым стянуты узлом,

есть зло, одевшееся благом,

и благо, ряженое злом.

237

Здесь очень подолгу малейшие раны

гниют, не хотят затянуться, болят,

как будто сам воздух тюрьмы и oxpai-

содержит в себе разлагающий яд.

238

Жизнь — серьезная, конечно,

только все-таки игра,

так что фарт возможен к вечеру,

если не было с утра.

239

Мне роман тут попался сопливый —

как сирот разыскал их отец,

и, заплакав, уснул я, счастливый,

что всплакнуть удалось наконец.

240

Беды меня зря ожесточали,

злобы и в помине нет во мне,

разве только облачко печали

в мыслях о скисающем вине.

241

Сея разумное, доброе, вечное,

лучше уйти до пришествия осени,

чтобы не видеть, какими увечными

зерна твои вырастают колосьями.

242

Под этим камнем я лежу.

Вернее, то, что было мной,

а я теперешний — сижу

уже в совсем иной пивной.

243

Вчера, ты было так давно!

Часы стремглав гоняют стрелки.

Бывает время пить вино,

бывает время мыть тарелки.

244

Страшна тюремная свирепость,

а гнев безмерен и неистов,

а я лежу — и вот нелепость —

читаю прозу гуманистов.

245

Я днями молчу и ночами,

я нем, как вода и трава;

чем дольше и глубже молчанье,