Гарики из Атлантиды. Пожилые записки - [4]

…Наплюй на Париж и приезжай сюда в сентябре — порисовать осенние ветра и шорох опавших листьев…

…Скороспелый сионизм представляется мне настолько нервически-художественным (а не душевным) явлением, что название экспрессионизм подходит ему куда более…

…Покормил своего щенка Ясира одним из ваших буржуазных супов — результат поразительный: кобелек мой вдруг стал предприимчив, инициативен и нагл, сколотил себе компанию таких же хвостатых недорослей и теперь промышляет рэкетом возле продовольственного магазина. Вот откуда у вас на сгнившем Западе такая преступность, старик, — от супов она идет, от питания…

…Тата полна безумного количества всяких страхов, часть которых вполне обоснованна: сейчас у нас, к примеру, весна, с крыш течет, и Милю может ушибить капелью…

* * *

Я все это читал, выписывал и полон был благодарности к тощим осколкам эпистолярного жанра, насмерть ушибленного в наше время электронной почтой и другими радостями цивилизации. Я простодушно был уверен, что конверты с письмами — это и есть то прошлое, которое, как я предчувствовал чуть ранее, ко мне вернулось. Я ошибался.

В самом-самом конце лета судьба подкинула мне странный подарок. Началось с того, что к нам в Иерусалим позвонил некий московский денежный мешок. Он приглашал меня принять участие в заведомо пышных торжествах по случаю его дня рождения (и даже юбилея, кажется). Сначала, собственно, он излагал, чем управляет и владеет и кого он знает из хозяев нынешней российской жизни. Первым назван был премьер-министр, а потом пошли различные олигархи. Я газеты не читаю, телевизор не смотрю, но даже мне две-три фамилии, им названные, были знакомы. Для моего уха это перечисление было настолько странно, что я не слишком вежливо перебил его, сказав, что чем дольше он называет эти владетельные имена, тем он становится мне менее симпатичен, лучше перейти к проблеме, побудившей его позвонить.

Вот тут-то и означился юбилей, в котором мне предлагали принять участие, щедро оплатив мой балагурный труд. Тем более мои сотрудники, сказал молодой олигарх, уже выяснили, что все равно как раз вы будете в Москве в эти дни. «Этих дней не смолкнет слава», — дернулся я начать прежде времени свой будущий конферанс, но догадался промолчать. Будет человек сто, продолжал олигарх, а на следующий день будет только человек десять — все из правительства, и нету никакой проблемы продлить вам визу и сменить билет. Он даже дату моего отъезда знал. Я сразу отклонил лестное предложение о высоком следующем дне, а покривляться на юбилее с удовольствием согласился. У меня для этой роли тем более был уже небольшой давний опыт. Лет двенадцать назад, когда мы еще только приехали и, естественно, бедствовали, мне позвонила незнакомая молодая женщина из маленького израильского городка. Ее отцу исполнялось шестьдесят лет, он очень любил мои стишки, читавшиеся им еще в самиздате, и теперь сын с дочерью хотели порадовать отца подарком в виде живого автора. И чтобы я гостям что-нибудь, конечно, почитал. На деньги, мне предложенные, можно было бы прожить безбедно приблизительно неделю (сильно меньше, если честно), я мгновенно согласился. Волновалась только жена Тата — нет, не то чтобы она стыдилась, что меня наняли в застольные шуты, но по привычке боялась, что я наболтаю глупостей, словно сижу в своей компании. Впрочем, и она тревожилась не слишком, надеясь на свое благотворно тормозящее присутствие. Я тоже на него надеялся. Как написал мне один старый друг: «Не оставляй себя без присмотра!» Все обошлось тогда на редкость хорошо: юбиляр оказался очень симпатичным человеком, а количество его любимых анекдотов было таково, что я спустя час громогласно предложил ему разделить с ним гонорар.

А на теперешний сулимый гонорар можно было бы прожить с полгода — но ведь и я за это время вырос, подумал я самодовольно. Я развиваюсь медленно и вяло, подумал я вслед за этим, но в развитии своем я сам себя опережаю. Эту лихую мысль я тут же записал, поскольку обожаю чушь любого вида.

Сперва молодой олигарх пытался сбить оплату моего заведомо тяжелого труда до обычной стоимости выступления, но я категорически и сухо объяснил ему, что концерт в большом людном зале — дело благородное и приятное, а мне предстоит чистое позорище и потому цена должна быть выше. Он меня мгновенно понял — сам, должно быть, полагал это позорищем. Мы договорились созвониться по приезде, и еще с месяц я всем хвастал, что опять удачно нанялся в подблюдные шуты.

Хвастал я по вечерам, на пьянках, а все дни подряд были забиты какой-то мелочной житейской суетой. Я на старости лет превратился в настоящего работника умственного труда: самое плевое дело требует от меня умственных усилий. Поэтому любимое свое занятие — безделье с вялыми мыслишками — я почти забыл в тот месяц. Впрочем, был один оазис, и я до сих пор вспоминаю этот день с благодарностью. Я тогда с утра начитался всяческих ругательных статей о глобализации сегодняшнего мира, о стремительно нарастающей похожести человеческих жизней на всех континентах и о том, как люди гневно реагируют на американизацию всей планеты. А начитавшись и улегшись покурить, я тяжело задумался, в чем тут еврейская вина. Поскольку всем известно с давних пор, что в любой и каждой крупной пагубе виновны евреи, а здесь была как-то не очень явственна наша зловредная причастность. Но, выпив рюмку, я немедля догадался, и счастье непреложной истины окутало меня. Ведь первым шагом к мерзости глобализации было придуманное нами некогда единобожие! Так что, в общем, я не зря прожил тот месяц.