Гарем - [4]

Ночь все еще длилась. Когда все было кончено, они, как того потребовал копт, выкопали в песке, как раз позади хижины, яму. Она была довольно глубокой, но узкой, так что, когда мальчика опустили в нее, он, с прижатыми к телу руками и вытянутыми в длину ногами, едва там уместился. После этого яму забросали песком, на поверхности земли виднелась только голова, и ушли, оставив мальчишку одного. У него не сохранилось воспоминаний об этих днях, лишь изредка сознание возвращало ему холодный вес песка, давившего со всех сторон на тело, и ощущение того, что руки и ноги прижаты к бокам так плотно, будто его обмотал паутиной гигантский паук.

Как долго держали его, похороненного заживо, в той яме? Пять дней? Неделю? Первые несколько дней лихорадка, начавшаяся немедленно после операции, не отпускала его и он не замечал, как течет время. Несмотря на жестокий дневной зной, когда от солнца, казалось, сама кровь вскипала за барабанными перепонками, зубы мальчика лязгали и стучали от ощущения холода, вызванного лихорадкой. А боль между ногами, в паху, была такой свирепой, что горькая желчь волной подступала к самому горлу. Хуже всего была жажда, ужасная, всепоглощающая жажда, которая завладела им, принося безмерные страдания. Но когда мальчишка, пытаясь допроситься воды, принимался кричать, голос его, не громче мяуканья котенка, не достигал ничьих ушей.

Однажды, очнувшись, он увидел подле себя человека в тюрбане, того, кого называли копт. Он пристально смотрел в лицо мальчика, а рядом стоял глава каравана, с черной как смола кожей, одетый в длинный бледно-синий халат.

— Лихорадка отпустила его?

Копт кивнул:

— Все идет в точности, как я сказал. Мальчик оказался крепким.

— Значит, я могу увезти его?

— Терпение, Массуф-бей. Лихорадка миновала, но рана должна затянуться. И затянуться как следует. Если вы хотите получить барыш, вы должны позволить песку сделать свое дело. Пока что он не должен шевелиться.

«Воды…» — это он произнес? Губы мальчика так пересохли, что трескались и кровоточили даже при самой слабой попытке издать какой-либо звук, язык до того распух, что мог задушить его. Но тех двоих уже не было рядом.

Когда девочка пришла к нему в первый раз, снова стояла ночь. Он сначала не видел ее, но мигом очнулся от неспокойного сна, в который время от времени погружался, почувствовав прохладу на лбу и губах. При этом прикосновении крик боли сухой щепкой разодрал его горло, но остался беззвучным. Влажность мокрой тряпицы обожгла его подобно лезвию ножа.

Чей-то призрачный силуэт опустился рядом с ним на песок.

— Воды. — С усилием он разлепил губы, произнося это слово.

— Нет, нельзя. — Мальчик моргнул несколько раз, зрение его прояснилось, и он увидел перед собой широкое гладкое личико маленькой девочки. — Тебе не разрешается пить. Пока нельзя. Сначала выздоравливаешь, потом пьешь.

Ее определенно не было в том караване, с которым он прибыл сюда, в этом он был уверен, но тоны голоса были знакомы, и он подумал, что девочка, должно быть, из тех же лесов у великой реки, что и он. Ресницы мальчика дрогнули, но глаза были слишком сухи для слез.

Теперь девочка осторожно, едва касаясь, обтирала его лицо своей тряпицей. Тщательно она отряхнула песок с его век, очистила ноздри, уши, но когда вновь попыталась прикоснуться к губам, он, насколько мог, отпрянул от нее, и невнятный стон, больше походивший на карканье вороны, чем на человеческий голос, вырвался у него из горла.

— Тс-с! — Она поднесла палец ко рту, и в темноте блеснули белки глаз. Затем наклонилась к его уху и прошептала: — Я еще приду к тебе.

Аккуратно подобрав складки просторной рубахи, девочка поднялась и пошла прочь. Мальчик провожал глазами удаляющийся в темноту маленький силуэт, и тепло ее дыхания еще согревало его щеку.

Когда она пришла снова, в руке у нее была маленькая бутылочка. Она присела рядом с ним на корточки и опять прижала губы к его уху.

— На этом масле готовят пищу. Оно не повредит тебе.

Крохотный пальчик, смоченный маслом, едва касаясь, мазнул по пересохшей верхней губе мальчика. Он испуганно вздрогнул, но крик сдержал.

После этого он ждал ее каждую ночь, и каждую ночь она приходила, смахивала песок с его лица и умащивала пересохший рот маслом. Упорно отказываясь дать ему воды — говорила, что, напившись, он не сумеет выздороветь, — девочка приносила маленькие ломтики то тыквы, то огурца, которые прятала в глубоких карманах своей рубахи. Эти ломтики она ухитрялась просовывать между его губами, и он старался удержать их там, смачивая и успокаивая распухший язык. Двое детей не разговаривали друг с другом, но иногда, окончив работу, девочка присаживалась около него и пела. Так как они отняли у него голос, он мог только молча слушать ее пение. А когда, задыхаясь от восторга, он поднимал глаза, то видел над собой горящие высоко в небе пустыни звезды, огромные и сияющие.

Как и ожидалось, мальчик оказался сильным и сумел выжить, и торговцы, выкопав его из песочной ямы, стали обращаться с ним лучше. Ему дали новый халат, зеленый с белой полоской, и кусок ткани, чтобы он мог соорудить на голове чалму. Потом объяснили, что теперь он не будет скован цепью с остальными, но поскачет впереди каравана, сидя на крупе верблюда позади вожака. Мальчик превратился в самый ценный товар. Его рана аккуратно затягивалась, и каналец, хоть и очень узкий поначалу, не зарос. При расставании копт дал ему тонкую полую трубочку из серебра и показал, как надо вводить ее внутрь.