Гардемарины, вперед! - [32]

- К кому в Новгород идешь? - не выдержал Алеша.

- К тетке. - И Софья опять повторила свой музыкальный вопрос. - Но ты, Аннушка, лучше меня ни о чем не спрашивай. Вставай. Пошли. Сама говорила - путь далек.

- Если спросят, скажем, что мы сестры. Поняла?

- Какие же мы сестры? Я тебя первый раз в жизни вижу.

- Если спрашивать будут…- сказал Алексей неожиданно для себя извиняющимся тоном.

- Кто будет спрашивать?

- Мало ли кто… Люди.

- Что хочешь, то и говори. Я никому ничего говорить не буду.

4

Анастасия поправила на груди мантилью, спрятала локоны под чепец и постучала в дверь.

- Входи. Садись. Как почивала?

Игуменья мать Леонидия сидела за большим рабочим столом, заваленным книгами: старинными фолиантами в кожаных переплетах, свитками рукописей, древними, обугленными по краям летописями, украшенными витиеватыми буквицами.

- Хорошо почивала. - Анастасия села на кончик жесткого с высокой спинкой стула. Охватившая ее робость была неудобна и стеснительна, как чужая одежда.

Игуменья сняла очки, положила их на раскрытую книгу, потерла перетруженные чтением глаза.

- А я, грешница, думала, что сон к тебе не придет, что проведешь ты ночь в покаянной молитве и просветит господь твою душу. Какое же твое окончательное решение?

- Париж.

- Париж… Значит, отвернулся от тебя господь. Анастасия с такой силой сдавила переплетенные пальцы, что ногти залиловели, как накрашенные.

- Что же мне делать? Ждать тюрьмы? Ты святая, тебе везде хорошо, а я из плоти и крови.

- Плоть и кровь- это только темница души, в которой томится она и страждет искупления вины.

- И в Париже люди живут! - крикнула Анастасия запальчиво.

- Невенчанная, без родительского благословения, бежать с мужчиной, с католиком! Бесстыдница! - Игуменья широким движением сотворила крест, затем рука ее сжалась в кулак и с силой ударила по столу: - Не пущу! Посажу на хлеб и воду!

- Спасибо, тетушка.- Анастасия нервно, со всхлипом рассмеялась.- Спасибо, утешила… Мало тебе моих мук! А ты знаешь, как перед следователем стоять? На все вопросы отвечать надо одно- да, да… Другие ответы им не надобны. А потом составят бумагу: «Обличена, в чем сама повинилась, а с розысков в том утвердилась». Ты этого хочешь?

Игуменья тяжело встала с кресла, распахнула окно. Чистый воздух, словно святой водой, омыл лицо. Вот он, ее благой мир! Монастырский двор был пуст. Инокини сидели за ткацкими станками, прялками, пяльцами, чистили коров, пекли хлебы, переписывали древние рукописи в библиотеке. Кривобокая Феклушка прошмыгнула под окном и скрылась за дверью монастырской гостиницы, пошла подливать масла в лампады.

Труд и молитва… Беленые стены прекрасны и чисты,как крыло горлицы, травка- муравка - живой ковер, и неба свод. Три цвета- белый, зеленый и синий, цвета покоя, благочестия и тишины.

Тридцать лет назад она вот так же умилилась этой картине.Села на лавочку у Святых ворот, прижалась спиной к узорной колонке и подумала- здесь она будет свободна. Монастырская стена оградит ее от житейских нечистот, переплавит она в мистическом горниле душу свою и искупит вину перед богом за себя и близких своих. Поднимайся взглядом выше колокольни, омой душу в живительных лучах света и забудешь…

Забудешь, как Мишеньку Белосельского, нареченного жениха, волокли избитого вниз по лестнице. Гвардейцы окаянные, Петровы выкормыши, куда тащите моего жениха? На казнь, девушка! На пытки, милая… Петровы мы, не Софьины! Горят костры в Преображенской слободе перед пыточными избами, вопят стрельцы, растекаются по Москве ручейки крови.

Как жить? Плакать не смей! Жаловаться некому. Маменька со страху совсем ошалела. Каждый вечер всовывает ее, как куклу, в иноземное платье, оголяет плечи и отводит в ассамблею. А там приседай, улыбайся, верти юбкой перед ухмыляющимся кавалером.

Когда сказала маменьке про монастырь, та завопила дурнотно и до синяков отбила руку о дочерины щеки.Только через год удалось уйти от сраму.Стала она сестрой Леонидией, не гнушалась самой черной работы, зимой и летом носила хитон из овечьей шерсти, воду пила из деревянного кубка и молилась в келье своей, не зажигая светильника. И удостоилась благодати. По сию пору мало кто знает в этих стенах, что в жилах сестры Леонидии течет благородная кровь Головкиных.

- Стучат, тетушка,- тихо сказала Анастасия.- Мать игуменья, стучат!

- Что? Ах, да… Войдите!

В комнату уверенной солдатской походкой вошла казначейша, сестра Федора, остановилась на середине комнаты, поклонилась и вытащила из-за пояса убористо исписанный лист бумаги.

- Я пойду?- Анастасия встала.

- Сиди,- строго сказала игуменья.- Разговор наш еще не окончен.- Она вернулась к столу, одернула мантию, села и только после этого обратилась к вошедшей: - Говори.

- Принесла, как велели, - зычным голосом отозвалась сестра Федора. - Все выписки сделала и пронумеровала.

Она откашлялась, подбоченилась и вещим голосом стала читать бумагу. В ней говорилось о первом общежитейском монастыре, основанном Пахомием Великим в 320 году в Тавенниси. Уклад этой обители имел любопытную особенность - Пахомий запретил монахам принимать духовный сан, для того чтобы напрямую, минуя церковную иерархию, общаться с богом.