Ганнибал-Победитель - [51]

Сочинять эпос — всё равно что плыть из Карфагена в Новый Карфаген. На пути туда тебя подстерегают смерчи, которые не только не спешат утихомириться, но налетают со всех сторон, пытаясь засосать корабль в свою воронку. Эпик, совершенно на это не рассчитывая, может оказаться между двух столпов, его может занести туда, где до него не прокладывал путь среди букв и слов ни один кормчий, занести в околоплодные воды, из которых появляется на свет живой язык — среди сонма мертворождённых детищ, лишь будоражащих поверхность чувственного мира, но так и не вырастающих ни во что дельное.

Поэт перемежает своё плавание с полётом. Он снова и снова падает, сменяя крылья на парус, и взмывает ввысь, всё выше, всё круче, всё дальше.

VI

С чувством униженности и полного отсутствия идей я смотрю на Бальтанда, головоломный объект поручения, данного мне в сем великом военном походе. Я понятия не имею, о чём его ещё спрашивать. В другое время я мог бы узнать у норманна, как выглядит его страна и как они там живут, есть ли у тамошних жителей дома или они поступают подобно другому северному народу, о котором я читал, то есть с приходом зимы набрасывают на подходящее дерево одеяло, забираются под него и засыпают, чтобы проснуться уже с наступлением весны. Я мог бы также спросить, кто был его наставником, зажиточная ли у него, по норманнским меркам, семья и есть ли у его народа священные тексты либо интересные светские книги. И так далее, и тому подобное... Но что мне потом делать со всеми этими фактами? Мой мир никогда больше не соприкоснётся с миром Бальтанда.

Я призываю Астера и велю ему принести нам еду и питьё.

   — Значит, обычный Янтарный путь для тебя не годился, — за неимением другой темы говорю я. — Ты предпочёл спускаться по рекам.

   — Родан — мировая водная артерия.

   — Или парадный проспект. Здесь, около Средиземного моря, оживлённое движение как в ту, так и в другую сторону. У самого устья его контролирует Массилия, которая с жадностью прибирает к рукам всё проплывающее мимо. Неужели тебя не предупредили?

   — Я умею оберегать себя, — отвечает мой чудак. — К тому же я слышал слишком много бахвальства. Дескать, Родан служит мировой артерией и для людей тьмы, и для людей солнца. Можно подумать, тот же путь не ведёт с юга на север. Так называемые «люди солнца» вполне могли бы, ежели бы решились, прибыть к нам и убедиться, что у нас солнца столько, сколько им и не снилось.

   — А тебе не страшно путешествовать по неизведанным краям в темноте?

   — Я же сказал, что привычен к темноте.

   — И ты никогда ничего не слышал?

   — Почему же не слышал? И слышал и чувствовал.

   — Ты даже чувствовал?! Что же?

   — На закате я слышал, как сторожихи закрывают ворота у границы мира. Утром я ощущал дрожь, которая проходит по земле, когда солнце вновь вступает во владение ею.

Но я уже спрятал глаза в ладонях и унёсся в другой мир, в мир, где мы балансируем на краю топи, что колышется поверх подземного морского языка. Мы идём, полагаясь на чужеземцев — кельтских проводников. Однажды утром забытая богами земля оказывается укутанной толстым, мохнатым покровом тумана. Мы едва различаем что-либо на расстоянии вытянутой руки. Все ориентиры попали в мягкие объятия мглы. Отряд за отрядом охватывают неуверенность и страх. Никто не строится в походные колонны. Никто не хочет выступать. Впрочем, выступления пока и нет. Зычно звучат приказы, вернее, успокоительные новости. В любую минуту может задуть ветер, который рассеет окутавшую войско плотную завесу. Кое-кто сует палец в рот и тут же выставляет его на воздух. Пока что ни дуновения, говорят они, уверяя, что только вихрю под силу унести опустившуюся на нас пелену тумана.

«Почему мы здесь, а не где-нибудь в другом месте?» — с досадой спрашивают многие. Но эти люди не представляют себе местности даже на расстоянии однодневного марша, не знают особенностей рельефа и названий, данных неведомыми народами отдельным местам, которые называются и переназываются на всё новых и новых языках, так что одно и то же место может иметь целый набор имён. Никому не приходит в голову дать собственную кличку месту, заключившему нас в мягчайшую из возможных темниц. Проще всего это было бы поэту. Он ведь приметил много особенностей окружающей местности и углядел кое-что из того, что не было явлено другим. Прислушавшись, он различает доносящееся из тумана мычание.

Здесь чёрными стадами бродят дикие коровы. Мы также видели табуны белых неприручённых лошадей. Наши охотники набили для нас довольно много скота. Мясом так наедаешься, что ощущение сытости остаётся до утра. Белые лошади изумили и восхитили нумидийцев. Они захотели тут же изловить нескольких жеребцов и кобыл, для чего предприняли ряд быстрых атак на них, пытаясь окружить табун. Вчера из этих атак ничего не получилось. Прекрасно зная округу, дикие животные уносились вскачь по такому грунту, на который нумидийские кони отказывались ступать, причём иногда останавливались столь резко, что часть всадников попадала наземь. Белые лошади мчались по топи, перемахивая через кочки и, подобно Пегасу, перелетая через извилистые разводья