Ганнибал-Победитель - [27]

   — Этого следовало ожидать, — объяснил я. — Если верить старухе, её муж за всю жизнь высидел трёх «Тимеев». Перед нами самый последний экземпляр. Окончив его, старик взял да умер. Она предлагала мне в придачу его многочисленные записи, но я отказался.

   — И напрасно, — отозвался библиотекарь. — Иди и забери их! Никогда не известно, сколько такой «светильник праведных трудов» способен зажечь не зарниц, а настоящих молний.

И он рассмеялся своей шутке.

VII

Наконец-то я вернулся! Стоя на носу корабля, я смотрел, как встаёт из воды мой Карфаген, и чувствовал себя превосходно. Город колыхался на волнах, пришвартованный к Африканскому континенту посередине между восточными и западными странами. Открывшийся мне вид затронул сердце, и оно подсказало: да, на земле есть-таки утолок, который я просто обожаю. Нечто похожее я испытал и войдя в отцовский дом. Моя любовь поднялась из таких потаённых, тёмных глубин, что я принуждён был закрыть глаза. Я едва дышал. Знакомый запах, анфилада комнат, дневной свет, в одних местах просачивавшийся сквозь портьеры, в других — отгороженный ставнями, — всё это уже жило во мне: ароматы, звуки, прикосновения возникали из глубины моей собственной души. Меня охватила любовь, слепая и непритворная любовь. Я был на грани помешательства.

Я изо всех сил постарался овладеть собой. К отцу я подошёл с напряжённым телом и непроницаемым лицом. Он тоже поначалу вёл себя крайне принуждённо. Тем не менее он раскрыл объятия и заключил меня в них. Попытался улыбнуться. Вероятно, усилием воли заставил себя посмотреть мне в глаза. Я же смотрел на его пухлые губы, губы знатного карфагенянина, которым всегда плохо давалась улыбка.

Сразу после приветственных слов выяснилось, что отец пребывает в крайне угнетённом состоянии, а потому энергичнее, оживлённее и подвижнее обычного.

   — Ты не видишь угрозы, Йадамилк. Но она висит над нами.

Таковы были его вступительные слова. Мы уже сидели друг против друга, я с опущенными ресницами, поскольку огонь, полыхавший в глазах отца, жёг мне глаза. Это тоже было узнаваемо. Никому не дозволялось быть активнее него, лучше находить слова, испытывать более сильную печаль, возлагать более крепкие надежды, чем он.

   — Народ набивает себе утробу не сутью, не сердцевиной, а мясом, мякотью, лежащей вокруг косточки, так что во всех мировых религиях толпа падка прежде всего на сытное и жирное, вроде свинины. В данном случае я имею в виду теологию победы. Да разверзнется земля и потянет меня за полы вниз! Я отказываюсь перепоясывать бёдра. Так и запомни, сын мой!

До чего же я узнавал его... До чего хорошо знал, что меня ожидает: путаный, перескакивающий с пятого на десятое разговор, который, однако, ведётся человеком с чёткими взглядами и твёрдой волей. Мне оставалось лишь погрузиться на дно, затонуть в его бессистемной болтовне, дабы нащупать внизу твёрдую почву.

— Так было всегда, и всегда речь шла исключительно об этой отвратительной жирной свинине. Иными словами, о мякоти около косточки. Я слышал, иноземцы воротят нос от собачины, которую мы, родовитые карфагеняне, предпочитаем мясу остальных четвероногих. Впрочем, горный козёл тоже бывает неплох, а у барашка и детёныша газели есть восхитительные части, которые просто тают во рту, — конечно, если их хорошо приготовить! Скажу тебе честно, в последние годы я больше всего из мясного люблю язык — разумеется, не поганый свиной. Его я наелся на всю жизнь ещё в детстве. Язык можно называть членом? Я, во всяком случае, иначе его про себя не называю. Ты, кстати, видел сию хреновину у борова? Я видел, когда был маленьким, и она навсегда отвратила меня от этой скотины. Итак, язык должен быть приготовлен совершенно определённым образом. Увы, мне нечасто доводится едать его в том виде, в каком хотелось бы, то есть приготовленным со всем возможным тщанием. Твоя мать отсутствует, сёстры заняты собственными семьями, за моей прислугой некому приглядеть. А что ты думаешь? Твоя тётка всего не успевает. Ткани и материи, ткани и материи! Ни о чём другом здесь нет и речи. Шитьё, вышиванье, рюшечки-оборочки — в моём злосчастном доме они заполонили всё и вся. Так что ты думаешь о наших зятьях?

В эту самую минуту отец энергично высморкался в огромный платок, целиком закрывший его лицо и шею. Если бы я что-нибудь и сказал, он всё равно не услышал бы моего ответа. Впрочем, его никогда не интересует, что я скажу. Из-за его высокомерия между нами пролегла на полу пустыня. Начни я излагать свои мнения, они всё равно впитаются в разделяющие нас пески и бесследно исчезнут.

   — Вообще-то я стал равнодушен к мясу. Стариковскому животу больше подходят фрукты, хлеб и потроха. Однако я не об этом хотел поговорить со своим сыном, который через столько лет соблаговолил переступить порог отцовского дома.

Я понял, что лукавый старик всё время присматривался ко мне, испытывая при этом разные степени отвращения.

   — Отцу было угодно поговорить о...

   — Молчать, тебя никто не спрашивал! Итак, наша тема — твёрдая основа и рыхлая мякоть религий. Не стану отрицать, что горстка людей ещё охраняет самое важное, то есть сердцевину. Разгневанная Анат нападает на божьего сына Мота и побеждает его, который сам — бог смерти, а потому может сказать: «Куда бы я ни шёл, везде люди утрачивают дух жизни. Стоит мне появиться в красивейших местах на свете, и они обращаются в пустыню, стоит мне прийти в восхитительнейшие уголки земли, и они начинают изнывать от жажды. Если же мне доводится повстречать Баала, я мигом проглатываю его и чувствую нежный вкус барашка. Это по моему велению солнце в засушливое лето сжигает всё и вся». Сего Мота Анат разрубает мечом на куски