Ганнибал - [12]
С этим вопросом неразрывно связан и еще один, очевидно, не поддающийся решению и касающийся происхождения рода. Наверное, мы не ошибемся, если предположим, что положение, которое занимали Баркиды в Карфагене середины III века, основывалось на достаточно древних корнях. Однако дальше предположений мы заходить не рискнем, хотя такие попытки и предпринимались. Речь идет о весьма смелом толковании нескольких стихов из Силия Италика, видного римского сенатора, занимавшего пост консула в 68 году н. э., то есть в год смерти Нерона, и известностью своей больше обязанного почтительным уважением к памяти Цицерона и Вергилия, чьи бывшие поместья — в Тускуле и близ Неаполя — он выкупил за собственный счет, чем своей громоздкой эпопеей в 17 песнях, озаглавленной «Punica», то есть «Пунические войны». Это сочинение, в вычурно-поэтической форме повторяющее то, что Тит Ливий изложил в прозе в третьей декаде своей «Истории», целиком посвящено истории Второй Пунической войны. В первых строфах эпопеи автор рисует молодого Ганнибала — как мы увидим позже, в полном соответствии с классической традицией, — орудием мести предков. По версии Силия Италика, Ганнибал через «старого Барку» ведет свой род от легендарного Бела. В ту пору, утверждает Силий, когда Дидона, убежав из Тира, бродила по миру в поисках пристанища, пока не основала Карфаген, с ней вместе странствовал и юный сын Бела (Punica, I, 71–73). Очевидно, о существовании Бела автор «Пуники» узнал у своего литературного учителя Вергилия, поскольку именно в «Энеиде» (I, 621) он представлен как отец Дидоны. Таким образом, далекий предок Ганнибала, если верить автору, оказывается братом Дидоны. Искушение Силия Италика связать родственными узами величайшего деятеля истории Карфагена с легендарной основательницей этого государства понять легко. На самом деле во второй четверти VII века до н. э. в Тире действительно правил царь по имени Баал, и нет ничего невозможного в том, что усиливающееся давление ассирийских царей (Ассаргаддона и Ашшурбанипала) на финикийские города привело к массовому изгнанию беженцев с Востока, которые начали селиться в этой африканской колонии, основанной в конце IX века, то есть за полтора столетия до Баала (G. Picard, 1967, р. 18). Так, во всяком случае, свидетельствуют письменные источники. Мало того, ряд открытий, сделанных во время недавних раскопок на территории Карфагена, позволяет еще более сократить временной разрыв между 814 годом как датой, полученной из письменных источников, и первыми материальными свидетельствами существовавшей тогда культуры (S. Lancel, 1992, pp. 44–46). Поэтому весьма популярная в прошлом романтическая конструкция Э. Форрера, в соответствии с которой Карфаген был основан в 666 году двумя дочерьми Баала — Дидоной и Анной, бежавшими из Тира в страхе перед Ашшурбанипалом, должна быть отринута как совершенно не заслуживающая доверия.
Но вернемся к Белу Вергилия (и Силия). Предположение, что древнеримский поэт мог прослышать про тирского царя Баала, фигурирующего исключительно в восточных источниках, выглядит просто несерьезно. Зато значение слова «баал» как формы звательного падежа уважительного обращения к мужчине («господин», «муж»), входившего первой частью в состав имен божеств семитского пантеона, он знал наверняка. Думаем, этого ему вполне хватило, чтобы назвать так легендарного отца Дидоны, тем более что латинская транскрипция пунического термина — Belus — позволяла использовать его и в размере спондея, и в размере трохея, превращая в своего рода «служебное слово» при построении гекзаметров. Так, автор «Энеиды» даже позволил себе роскошь дважды употребить это слово в одном и том же стихе (I, 621). «Язык эпоса — сын гекзаметра», — утверждал Антуан Мейе, и мы должны признать, что это справедливо в том числе и относительно употребления имен собственных. Итак, Силию оставалось лишь «замкнуть» Ганнибалом ветвь почтенного и древнего рода.
С другой стороны, как мы уже попытались мельком отметить выше, нет никаких причин сомневаться, что Гамилькар и его семья принадлежали к пунийской аристократии. Косвенных указаний на это хватает с избытком. Во-первых, факт назначения Гамилькара командующим сицилийским войском говорит сам за себя: немыслимо допустить, что карфагенский Совет старейшин мог поручить столь ответственное дело человеку, не принадлежащему к правящему классу. Судя по всему, рекрутов в Карфагене не знали, и кроме наемников в армии служили только ливийские подданные, которыми командовали молодые карфагеняне благородного происхождения (G. Picard, 1967, р. 20). И хотя в дальнейшем, как мы увидим, Гамилькар и его старший сын, продолживший дело отца, проводили политику, направленную на изменение общественной жизни в «демократическом», условно говоря, духе, ничего действительно «революционного» эта политика не предполагала, и ни о какой истинной «солидарности» с низшими общественными классами никто из ее проводников не помышлял. Мало того, опора Баркидов на армию и простой народ всегда служила им лишь инструментом удовлетворения личных амбиций или средством нейтрализации влияния того клана в сенате, который противодействовал проводимой ими внешней политике.
