Гангстеры - [139]

Щербатые улыбки братьев Махоуни производили на меня такое сильное впечатление, что иногда, усаживаясь в ресторанной секции, я, вероятно, испытывал то же чувство, что и они: меня посадили на штрафную скамью, и остается лишь смириться, а еще лучше найти в этом положении свои достоинства. Смирение могло спасти и Генри, но он сопротивлялся, не желая даже слышать о подобном. Это упрямство подтолкнуло его к гибели.

В спокойные, не заполненные работой дни, когда мысли свободно парят, я вижу все, что происходит на парковке, из-за своего рабочего стола. В другие дни я могу не заметить и целый автобус пассажиров прямо перед моим окном. Той же тихой, теплой сентябрьской субботой я видел, как моя семья — пять человек в купальных халатах, с плавательными кругами, матрасами и жилетами, ведерками, полотенцами и запасом еды — отправляется на весь день к морю.

Спустя несколько минут после их отбытия я увидел, как на парковке останавливается белый «Вольво». Из машины вышел мужчина, неторопливо потянулся и огляделся кругом. Автомобиль был мне незнаком, и гостей я не ждал. На мужчине была шляпа, светлый легкий плащ, бежевые брюки и — как я заметил позже — туфли точно по ноге. Издалека я принял его за сотрудника коммунальных служб, который пришел снять показания счетчика. Именно в это время года в домах появляются пожилые господа, исполненные особого достоинства, вежливые и ненавязчивые; они двигаются по направлению к щитку с точностью, которая вселяет страх, словно они знают твой дом лучше, чем ты.

Человек пошел по направлению к нашем двору, прямо к моей конторе. Он не свернул там, где должен свернуть человек, которого интересуют показания счетчика, и не направился к главному входу, как делают те, кто приходит ко мне впервые. Нет, этот господин чуть ковыляя, чуть покачиваясь, шел прямо к двери моей конторы, как робот-поисковик, как торпеда, с хирургической точностью. Все это время я следовал за ним взглядом и, прежде чем он постучал в дверь, узнал его. Я понял, что можно было нырнуть вниз и спрятаться под столом, но слишком поздно. Стол расположен между двумя стеллажами и может вместить взрослого человека. Но этот мужчина уже убедился в том, что я на месте, и мне оставалось лишь отпереть дверь.

Он снял шляпу и пригладил поредевшие волосы левой рукой, протянув правую мне:

— Добрый день. Помните меня? Вена, семьдесят девятый год.

Я пожал руку Посланника, уловив аромат леса.

— Я решил, что лучше приехать без уведомления, — произнес он. — Иначе вы, наверняка, скрылись бы… Я хочу лишь переговорить с вами. Это возможно? — Он посмотрел на меня, на дом, в котором находилась моя контора, затем на клумбы. Мое мнение не имело ни малейшего значения. Он знал, что я отвечу: «Возможно. Проходите».

Он был уже старик. Чтобы подняться на порог, ему пришлось ухватиться за дверную раму. Закостеневший и грузный, он все же производил впечатление цельности, а жутковатый взгляд голубых глаз был так же ясен, как в моей памяти.

— Благодарю, — сказал он. — Все получилось.

— Простите?

— С книгой, — пояснил он. — Хотя вы, пожалуй, уделили словам о цветке слишком много внимания…

— Я взял на себя обязательство.

Он окинул взглядом стеллажи в моем кабинете.

— Вам, кажется, неплохо живется…

— Вы имеете в виду, что никто не сжег мои книги?

Он улыбнулся, словно сопротивление доставляло ему удовольствие.

— Разрешите присесть? — Он махнул шляпой в сторону дивана.

— Пожалуйста.

— И, если можно, я хотел бы стакан воды. Не обязательно холодной.

Я вышел в кухню и налил стакан воды, не дожидаясь, пока пойдет прохладная. Взяв стакан, гость сразу же сделал глоток.

— Красивый двор, — сказал он. — Красивый сад.

— Дело не стоит на месте, — ответил я.

— Вам, конечно, интересно, что у меня за душой, — продолжил он. — Спустя столько лет… — Я едва удержался, чтобы не спросить, есть ли у него вообще душа. — Я отошел от дел… вышел на пенсию… подчеркну: добровольно. После той истории… с девушкой… осталось неприятное чувство. Я знаю, что и вас втянули в это дело…

— Да, — согласился я. — Втянули.

— А меня сдали, — сказал он. — Имя… все дело в имени. Вам это известно, не так ли? Для нас это чувствительный вопрос.

— Нас? — переспросил я. Его слова явно содержали подтекст, который заставил меня насторожиться.

— Только тот, кого мы назвали Стене Форманом, знал, что меня зовут Эрлинг. Не знаю, как он это выяснил, но сведения распространились быстро… незнакомые люди в коридорах стали называть меня по имени… Для них я всегда был только и исключительно Посланник. Я просил прекратить… но они продолжали, и со временем я понял, что это делается намеренно, с целью досадить мне. Намек. На то, что мое время прошло. Поэтому, чтобы опередить их, я подал в отставку весной, а лето посвятил заметанию собственных следов… Как прежде заметал чужие.

— Ясно, — произнес я как можно более равнодушно — но он, наверняка, услышал в моем голосе что-то другое.

— Но вы должны знать, — продолжил он, — что лучше не станет. Мои преемники… это новый вид… вечная гонка, ни минуты времени, чтобы побеседовать или хотя бы выслушать… молодые, дерзкие люди… люди нового времени… — он говорил с неподдельной тревогой. — Я вижу, что вы думаете. Что даже худшее может стать еще хуже…