Ганг, твои воды замутились. Три брата - [9]

Джави пришлось смириться с ее решением, хотя он и надеялся, что суровые условия закрытой школы сделают из Нарендера не только светского молодого человека, но и закаленного во всех отношениях мужчину.

Нарендер остался дома к своей радости — рядом с бабушкой, матерью, книгами, игрушками, пони, подаренным ему Деви ко дню рождения. В дом стали приглашать соседских детей и внуков старинных бабушкиных подруг. Нарендер ни с кем особенно не сошелся — они казались ему слишком глупыми для своего возраста, который он считал вполне солидным. Никто из них так много не читал, а если и читал, то в основном приключенческие книжки или комиксы, внушавшие Нарендеру отвращение своей примитивностью. Дети не всегда хотели принимать участие в придуманных им играх, требовавших фантазии, сообразительности и собранности. Они могли поссориться из-за игрушек или подраться из-за того, кто прибежал первым — а Нарендер никогда не понимал, почему им так важно быть первыми, и после таких стычек отдалялся от мальчиков, привыкая к мысли, что лучше уж ему быть одному или с бабушкой, чем с ровесниками.

Джави, иногда следивший из окна своего кабинета за играми детей, все более убеждался в том, что его сын не такой, как все, и что ему придется с этим смириться, раз уж нет другого, которого можно было бы воспитать по своему образу и подобию.

Нарендер рос и превратился в высокого красивого юношу — крепкого и даже довольно сильного, что очень удивило отца, считавшего, что у него растет увалень. Он легко сдал экзамены в университет Вишвабхарати — основанный Рабиндранатом Тагором в созданном им поселке Шантиникетон под Калькуттой. Джави рвал и метал, узнав о решении сына выбрать это учебное заведение.

— Почему нужно жить в общежитии наравне со всеми, питаться с неприкасаемыми, которыми кишит это место, якшаться с людьми, которые не посмели бы пройти мимо дома твоего деда, чтобы не осквернить его? — кричал он, сжимая кулаки, как будто хотел опять, как в детстве, задать сыну трепку. — Там нет ни экономического, ни юридического факультетов. Чему тебя научат в этом убежище сумасшедших и вольнодумцев? Сочинять стихи? Разгадывать письмена на старых памятниках? Или ты предпочтешь факультет искусств, чтобы тебя выучили танцевать или чеканить?

Но Деви не дала Джави навязать свою волю сыну.

— Шантиникетоном гордится весь мир, — горячо вступилась она за честь учебного заведения, избранного ее дорогим внуком. — Что плохого в том, что мальчик окунется в атмосферу почитания культуры и просветительства? Пусть изучает историю Индии, пусть знакомится с ее искусством, поет, рисует, учится ремеслам — он индиец, а не мальчик с Уолл-стрит, единственная мечта которого — выиграть на бирже лишнюю тысячу долларов. А зачем ему твоя юриспруденция? Чтобы защищать мошенников или, наоборот, расставлять бумажные силки для простаков?

— Для того, чтобы работать! И добывать свой хлеб трудом, как это делаю я! — кипятился Джави.

— А зачем ты это делаешь? — спросила Деви. — Разве ты зарабатываешь деньги ради них самих? Думаю, что это не так. Ты хочешь устроить жизнь своей семьи, не правда ли? Вот и дай Нарендеру, своему единственному сыну, возможность жить так, как он хочет, пользуясь тем, что ты для него заработал. Ведь никто не говорит, что мальчик станет избалованным бездельником, не желающим трудиться. Пусть он ищет свой путь в жизни, пробует, ошибается и снова пробует. В конце концов, ты можешь себе позволить помочь своему сыну спокойно выбрать свою дорогу.

И опять — в который раз! — Джави пришлось смириться с тем, что его желания не имели значения для Нарендера. Вот бабушка — другое дело. Если бы она сказала внуку, что не одобряет его выбора, он всерьез бы задумался о том, стоит ли учиться в Вишвабхарати. Но ее авторитет и строился на том, что она всегда пыталась понять Нарендера, и если не соглашалась с ним, то причинами этого были не тщеславие и самодурство, не стремление подчинить его своей воле, а всесторонний анализ предмета спора с точки зрения истинного смысла и значения для судьбы самого внука и окружающих.

Деви знала, что современный Шантиникетон — не совсем тот, который задумал когда-то великий Тагор, которому он отдал свою жизнь, надеясь, что это место станет культурным центром новой Индии, откуда на всю страну прольется свет истины. Но она считала, что увлечение Нарендера тагоровскими идеалами равенства, просветительства, отношение к знаниям как к благодати — это прекрасный этап в жизни юноши, свидетельство того, что в его груди бьется благородное сердце, что душа его жива, и она развивается, растет, обретая способность вместить в себя весь мир.

«Пусть мальчик наденет желтые одежды шантиникетонского студента, сядет за стол вместе с юношами из разных уголков Индии, разных каст, пусть познакомится с их традициями, впитает в себя культуру, древнюю, воплощенную в языках, обрядах, искусстве, ремесле, пусть постарается понять непохожих на себя людей и полюбить их братской любовью, — думала бабушка. — И пусть если даже он разочаруется в том, что представляет собой сегодня эта «Обитель покоя», как называл свое детище Тагор, все увиденное им там и все прочувствованное навсегда останется с ним. А что даст ему калькуттский или любой другой столичный университет? В лучшем случае набор знаний, которые трудно применить на практике. А в остальном все будет так, как на приеме у знакомых Джави — соревнование в роскоши, ядовитые разговоры, полные скрытых уколов, зависть и никаких культурных интересов. Может, он и выйдет оттуда юристом, но счастливым человеком, нашедшим смысл своей жизни, — вряд ли».