— И я хочу, чтобы ты как следует занимался в школе и ни в какие переделки не попадал, понимаешь?
Тут он вроде как нахмурился и как-то странно на меня смотрит.
— Послушай, ты не мой папа. Почему ты мне тогда обо всем этом говоришь?
— Думаю, как раз об этом я с тобой потолковать и хотел, — говорю. — Понимаешь, на самом деле я твой папа.
— Никакой ты мне не папа! — орет мальчуган. — Мой папа лежит дома и болеет. А как только он выздоровеет, он приедет меня забрать.
— И об этом, Форрест, я должен тебе кое-что сказать, — говорю. — Твой папа уже никогда не выздоровеет. Он теперь с твоей мамой, понимаешь?
— Нет, он дома! — кричит малыш Форрест. — Бабушка говорит, он совсем скоро приедет за мной! Со дня на день.
— Твоя бабушка ошибается, — говорю. — Понимаешь, он заболел совсем как твоя мама и не выздоровел. А потому я теперь должен о тебе позаботиться.
— Ты!.. Это неправда! Мой папа приедет!
— Вот что, Форрест, — говорю. — Послушай меня хорошенько. Я не хотел тебе этого говорить, но я должен. Я твой настоящий папа. Твоя мама давно-давно мне про это сказала. Но ты жил с ними, а я был просто… ну, вроде как бродяга, и тебе было лучше оставаться с ними. Но понимаешь, теперь их уже нет, и никто, кроме меня, о тебе не позаботится.
— Ты врун! — говорит малыш Форрест и принимается колотить меня своими маленькими кулачонками, а потом начинает плакать. Я знал, что он заплачет, и теперь в первый раз это увидел, но прикинул, что сейчас для него так лучше, — хотя я по-прежнему не думал, что он все понимает. Лучше бы я сделал все что угодно, только не это.
— Форрест говорит тебе правду, малыш. — Все это время миссис Каррен стояла в дверях. Теперь она вышла на веранду, взяла мальчика и прижала его к себе.
— Я не хотела сама тебе обо всем рассказывать, — говорит она, — и попросила Форреста сделать это за меня. Я должна была тебе рассказать, но просто не могла.
— Это неправда! Неправда! — кричит он, а потом начинает биться и рыдать. — Вы вруны! Вы оба вруны!
Как раз в этот самый момент большой черный лимузин подкатывает к дому по улице, и Альфред машет мне, чтобы я выходил и забирался туда. Я вину, как из окна у заднего сиденья мне ухмыляется лицо миссис Хопвелл.
Тогда я беру чемодан и иду по тротуару к машине, а позади только и слышно, как малыш Форрест орет: «Врун! Врун! Врун!» Если это именно то, что миссис Каррен имела в виду, когда говорила, что на малыша Форреста правда произведет «неизгладимое впечатление», то я очень надеюсь, что она ошибается.
Так или иначе, отправились мы в Атланту, и всю дорогу миссис Хопвелл хватала меня за ляжки и все такое прочее, а старина Альфред, тот все просматривал какие-то книжки и бумажки и без конца сам с собой разговаривал. Когда мы прибыли к зданию штаб-квартиры компании «Кока-кола», там нас приветствовала целая толпа, а когда я туда вошел, все принялись жать мне руку и хлопать по спине.
Меня провели по длинному коридору к двери с табличкой: «Научно-исследовательская лаборатория. Совершенно секретно. Не входить». Когда мы туда вошли, меня чуть кондрашка не хватила! Там оборудовали целую кухню в точности как у миссис Хопвелл — вплоть до тех самых бокалов, из которых я кока-колу пил.
— Все здесь до мельчайших деталей соответствует тому, что вы, Гамп, оставили в Мобиле, — говорит Альфред. — Нам от вас нужно только одно. Вы должны сделать то же самое, что вы сделали, когда приводили в порядок ту кока-колу. Постарайтесь припомнить каждый шаг, который вы тогда сделали, и подумайте хорошенько, потому что от этого может зависеть судьба всей компании.
Мне это показалось вроде как несправедливо тяжкой обузой. В конце концов, я ведь ничего такого не делал. Просто пытался приготовить себе что-то, что можно пить. Но, так или иначе, на меня напялили огроменный белый халат, как будто я доктор Килдер или еще какой-нибудь Спок, и я приступил к эксперименту. Перво-наперво я беру банку нью-коки, выливаю ее в стакан и кладу туда несколько кубиков льда. Затем я ее попробовал, совсем как я это сделал у миссис Хопвелл, и на вкус она по-прежнему была как говно или еще чего похлеще.
Тогда я иду к буфету, где на полках стоит тот же самый набор. Правда, я точно не помню, что именно из того, что я положил в эту кока-колу, могло ее улучшить. Тем не менее я бодро двигаюсь дальше и начинаю примешивать к этому говну всякую всячину. За мной без конца ходит пять-шесть чуваков с записными книжками наготове, делая заметки обо всем, что я предпринимаю.
Перво-наперво я взял чуток гвоздики и малость соуса тартар. Дальше я влил туда немного экстракта солодки, положил мясоразмягчитель, сырную приправу к попкорну а также добавил чуточку густой патоки с портвейном и отвара из-под крабов. После этого открыл банку мяса в остром соусе с красным перцем и фасолью, взял оттуда капельку оранжевого жира, который плавал сверху, и тоже плюхнул его в стакан. А потом добавил малость разрыхлителя для теста — просто для ровного счета.
Наконец я размешал всю эту гадость пальцем, как сделал это у миссис Хопвелл, и прилично отхлебнул из стакана. Все в лаборатории затаили дыхание, не спуская с меня выпученных глаз. Секунду-другую я покатал напиток во рту, а затем мне в голову пришло одно-единственное заключение, и оно было такое:
