Гамлет, принц датский… Сочинение Виллиама Шекспира… - [4]

Здесь тонкостей нет вовсе, королева.

Что он помешан – правда; такая правда,

Что жаль его, и жаль, что это правда;

Престранная фигура? Ну, да бог с ней!

Здесь тонкостей не нужно. Он помешан,

Сказали мы: теперь в чем дело? Должно

Найти сего причину действа: действа,

Иль правильней сказать, сего бездейства

Души и тела, ибо на сие

Бездейственное действо есть причина.

Вот что нам должно: стало, это долг наш,

Судите ж сами;

Я дочь имею; то есть я имею,

Пока она моя; и эта дочь

Мне сообщила вот что – посмотрите!

Конечно, Полоний хотел говорить ученым слогом и потому мог употреблять ибо, но сии, действа и бездейства – это уж верх учености в языке. Для сравнения выпишем тот же монолог из другого перевода:

Королева, я клянусь, что мыслю (?) лишь об этом!

Он сумасшедший – правда; жаль,

А потому и жаль, что правда; – глупая фигура.

Да бог с ней, потому что дело в деле!

Он сумасшедший – мы согласны – вот и остается

Найти причину таковых последствий,

Иль, лучше, таковых бесследствий,

Ибо следствие есть то, что след пропал от дела,

Так, кончено, и наконец идем к концу —

Внимания, король и королева!

Я дочь имею, ибо эта дочь моя,

Которая, из послушания и долга, мне

Передала бумагу, и – прошу послушать.

Опять – то же, да не то: как-то больше жизни, свободы, непринужденности, словом – разговорности.

Сядь, Горацио!

Мы вновь на слух твой нападем, столь сильно

Против рассказов наших о виденье,

Две ночи здесь ходившем, укрепленный.

Понятно ли? – Нет, чтобы понять, надо перестроить конструкцию, отыскать подлежащее и сказуемое, а когда – скажите – делать это в театре?

Ну, что, Горацио? Ты дрожишь? Ты бледен?

Не больше ль, чем мечта, сие виденье?

Что мыслишь ты?

Этих выписок довольно для показания недостатков перевода г. Вронченки и пояснения причины его неуспеха; скоро покажем мы его достоинства, – но прежде перейдем к переводу г. Полевого.

Наше суждение о нем будет очень коротко: при разборе пьесы и игры Мочалова мы делали так много выписок, что читатели нашего журнала имеют слишком много данных для суждения.

Язык правильный, в высшей степени разговорный, сообразный с каждым действующим лицом, сверх того, язык живой, согретый, проникнутый огнем поэзии: вот главное достоинство этого перевода. В отношении к простоте, естественности, разговорности и поэтической безыскусственности этот перевод есть совершенная противоположность переводу г. Вронченки. Перечтите сцену с матерью: сколько огня, силы, энергии, сжатости и какая отрывистость, простота! Послушайте, как выражается, в волнении самой могучей страсти, человек с глубокою и великою душою:

А вот они, вот два портрета – посмотри:

Какое здесь величие, краса и сила,

И мужество и ум – таков орел,

Когда с вершины гор полет свой к небу

Направит – совершенство божьего созданья —

Он был твой муж! – Но посмотри еще —

Ты видишь ли траву гнилую, зелье,

Сгубившее великого, – взгляни, гляди —

Или слепая ты была, когда

В болото смрадное разврата пала?

Говори: слепая ты была?

Не поминай мне о любви: в твои лета

Любовь уму послушною бывает —

Где ж был твой ум? Где был рассудок?

Какой же адский демон овладел

Тогда умом твоим и чувством – зреньем просто?

Стыд женщины, супруги, матери забыт…

Когда и старость падает так страшно,

Что ж юности осталось?

Скажите – не тот ли это язык, который вы ежедневно слышите около себя и которым вы ежедневно сами говорите? – А между тем это язык высокой поэзии, поэтическое выражение одного из самых поэтических моментов духа глубокого человека! Да, актеру можно вполне одушевиться от такой роли и так переданной: он будет чувствовать, что говорит не фразы, а слова страсти, и не запнется ни на одном слове, которое бы могло охолодить его своею изысканностию или неловкостию. При другом переводе ни драма, ни Мочалов не могли бы иметь такого успеха. Мы понимаем, почему почтенный переводчик почти все знаки препинания заменил одним тире: в разговорной и безыскусственной речи нет риторической округленности, при которой одной возможна правильная и точная пунктуация.

Страшно,

За человека страшно мне?

Так оканчивается этот дивный монолог, и это окончание принадлежит самому переводчику; но его и сам Шекспир принял бы, забывшись, за свое: так оно идет тут, так оно в духе его{9}. Да, оно вполне выражает это состояние души человека, вникающего в себя, вышедшего из органического полного самоощущения жизни, разбирающего, анализирующего всякое свое чувство, всякое свое ощущение, всякую свою мысль! И это очень понятно: переводчик вошел в дух Шекспира, освоился, свыкся душою с жизнию лиц его драмы, и у него сорвалось шекспировское выражение. – Да, мы глубоко понимаем, как это возможно; это совсем не то, что, переведши прекрасно драму Шекспира, вообразить себя драматиком и начать писать свои драмы, без призвания, без гения художнического…{10}

В переводе г. Полевого везде видна свобода, видно, что он старался передать дух, а не букву. Поэтому, иногда отдаляясь от подлинника, он этим самым верно выражает его: в этом и заключается тайна переводов.

Но мы слишком далеки от того, чтобы почитать перевод г. Полевого совершенным: нет, в нем много недостатков, и очень важных. Вообще г. Полевой более