Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу - [161]

Каждый человек составляет одно целое с жизнью универсума. Каждый живет лицом к лицу со святостью. Каждый пользуется переливающейся через край благодатью святости. Жизнь вовсе не есть безбрежное море болезней, рождений, старения, смертей. Жизнь вовсе не юдоль слез, а обитель блаженства. В ней мой дух совершенно преображается и меняется; отныне он непроницаем для зависти и ненависти, гнева и честолюбия; его не охватывает больше печаль и отчаяние».

А сам я между тем охвачен печалью и отчаянием.

Да, я не сумел это предотвратить. Я ничего не сумел предотвратить. А как это вообще возможно? С чем бы я к нему пришел? Даже себя я не в силах успокоить.

В конце концов Джеймс все же отправился к Элис. Он казался себе торговцем, который предлагает негодный товар.

Когда Маккензи вошел к сестре, она стояла напротив двери перед зеркалом. Элис отложила пуховку и, чуть заметно улыбаясь, кивнула брату в зеркале. Потом взяла тюбик помады. Элис была тщательно одета и причесана. Ее густые волосы с легкой проседью ложились крупными волнами, они закрывали пол-уха. Тонкое лицо было гладким, без морщинок. Приоткрыв рот, Элис провела помадой по нижней губе. Накрасив уголки губ, она обратилась к Маккензи:

— Садись, Джеймс. Как мило, что ты зашел! У тебя все в порядке?

Глядя в зеркало и орудуя помадой, Элис поворачивала голову то вправо, то влево, поднимала ее, опускала; время от времени она бросала взгляд на брата. Он старался ловить ее взгляды.

Элис надела то самое платье, в котором поехала с Кэтлин в клинику; Эдварда привезли тогда из-за океана, это был ее первый визит к сыну; у нее не отобрали мальчика, он остался в живых, она его ждала, время приспело, он был жив, ее спаситель явился. Широкополая плоская соломенная шляпа лежала на банкетке рядом с Элис.

Пораженный Джеймс нерешительно присел. Элис была сама любезность, она повторила:

— Прекрасная идея навестить меня, Джеймс. Ты, конечно, уже с раннего утра за работой. Принесли ли тебе твой стакан чаю?

Джеймс теперь и не думал предлагать свой негодный товар. Он спросил, не нуждается ли она в его помощи.

— Ах, так, — сказала она, — совсем не плохая мысль. Я только не знаю, можно ли на тебя рассчитывать и в каких пределах.

Не вставая со стула, Джеймс поклонился.

— В неограниченных, Элис.

Она ответила на это коротким смешком.

— Не хочу тебя обременять. Мне нужен сущий пустяк. В последние дни садовник что-то не показывается, а я совсем забыла справиться о нем. Может быть, он болен.

— С удовольствием пойду к нему, Элис.

— Если он не болен, попроси подать мне машину. И пусть его жена придет и поможет уложить чемоданы.

Элис взяла со стола белые длинные, до локтя, перчатки и натянула одну из них на руку.

Эти перчатки были на ней тогда, когда она взглянула через глазок в его палату; сиделка стояла рядом с ней. Эдвард был ужасен. Повернулся к двери; на лице был страх, неописуемый страх. Какая ярость, какое отчаяние, он заскрежетал зубами. Поднял руки, закрыл лицо, оскалился.

Элис опустилась на банкетку перед зеркалом. Я его защищала, а он меня покинул. Я его спасла, а он меня проклял.

На глаза у нее навернулись слезы. Она закинула голову, ведь она только что напудрилась.

Джеймс:

— Ты отправляешься на поиски Эдварда?

— Странное предположение. Удивительно, какой у людей ход мыслей. Мне бы никогда не пришло это в голову.

— Что ты замышляешь, Элис?

Она все еще не может успокоиться. Как она себя мучает! Хочет убежать бог знает куда — накликать на себя новую беду.

— Мой милый мудрый братец заботится обо мне. Я очень ему благодарна. Ты будешь укорять меня: дескать, из своих поступков надо делать выводы. Их-то я как раз и делаю. Не спустишься ли ты к садовнику и не передашь ли ему мою просьбу насчет машины и просьбу к его жене прийти сюда и помочь мне уложиться?

Джеймс встал. Это невыносимо. Предвидеть ее судьбу и не иметь возможности вмешаться. Разум бессилен. Каким неслыханным красноречием надо обладать, чтобы убедить ее? Нет.

— Никак не можешь решиться, Джеймс? Я пойду сама.

— Перестань, Элис, я уже иду.

Я помогаю в этой безумной затее. Ее ждет то же, что и всех нас: неустанно бушующее море болезней, старости и смерти будет качать ее утлую лодчонку до тех пор, пока та не перевернется.

Они пообедали вместе. Садовник уже отвез багаж Элис на вокзал.

Элис в пальто и шляпе ходила по комнате и стряхивала с себя пыль. Она еще раз побывала на чердаке, перебрала кое-какие вещи и присела на кушетку, на которой Эдвард спал во время ее последней ссоры с Гордоном. Эдварду эта ссора должна была пойти на пользу: она все объясняла. Потом Элис хотела довести дело до конца, но оказалось, что Эдвард ничего не понял; да, она была его матерью, но он не был ее сыном, не был ей другом и помощником. Он ничегошеньки не понял. И она для него ничего не значила. Он ее проклинал.

Не плачь, Элис. Этого мгновения ты ждала всю жизнь. Этого мгновения, да, этого мгновения. Неужели я заслужила ненависть? Почему меня проклинают? Почему судьба так поступила со мной?

Садовник возвратился со станции. Госпожа Эллисон правильно сделает, если отложит свою поездку. Сегодня, уж во всяком случае, поездка в Лондон невозможна: на каком-то перегоне путь поврежден.