Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу - [12]

После этих слов Гордон Эллисон умолк, хотя его слушатели мало что поняли. Кэтлин прервала молчание отца:

— Это значит: не рой другому яму, сам в нее попадешь?

Отец пренебрежительно махнул рукой:

— Не в том суть. Генерал считал революционеров безобидными, ведь в их распоряжении не было ни полков, ни пушек, ни самолетов и так далее. Поэтому он и решил: пускай делают свое дело. Но в их руках была огромная сила. Они думали и говорили. Они многое знали. И они умели убеждать, так как сами были людьми убежденными. Там, где был один убежденный в своей правоте, их становились тысячи, там, где тысячи — миллионы…

Так Гордон Эллисон, мечтавший отделаться от приставаний детей, протащил свою гениальную идею: рассказы взамен дискуссий. Он хотел спастись от перекрестных допросов, уйти в ту область, где чувствовал твердую почву под ногами. Его спросили, как он себе это представляет. Он сказал (предварительно все обдумав), что они соберутся как-нибудь вечерком своей семьей или с гостями (темы рассказов, собственно, заинтересуют не только членов семьи, и не стоит ограничиваться семейным кругом). И вот, собравшись, они серьезно, без помех, мирно и по-деловому будут доискиваться правдивого ответа на тот вопрос, какой здесь поставлен, доискиваться правды, которую тут в доме столь настойчиво ищут, словно до сих пор у них царила одна лишь неправда. Отныне пусть каждый выступает с открытым забралом.

Так Гордон Эллисон тешил себя новым планом.

— Ты ведь уверен, Эдвард, что мы нарочно заставляли тебя блуждать в потемках. Что нам недостает прямоты. Возьмем же быка за рога.

— Я никогда этого не утверждал, — сказал Эдвард.

— Как бы то ни было, я в вашем распоряжении. Ставлю на кон свою незапятнанную репутацию. Предлагаю вместе с тобой, с Кэтлин и любым третьим — кто захочет — доискиваться правды, и только правды, чистой, полной, неприкрашенной правды.

— Грандиозно, отец, — похвалила Гордона Кэтлин.

— Я хочу, следуя своим наклонностям, перевести дискуссию из абстрактной плоскости в иную, где мы приблизимся к истине, которая и в самом деле — тут Эдвард прав — тесно связана с отдельными личностями, с человеческими судьбами, можно сказать, неотделима от них. Но как это сделать, вот в чем вопрос? Короче говоря, я намерен первым выразить свою точку зрения с помощью примера, с помощью связной истории. Я буду рассказывать и посмотрю, убедят ли вас мои доводы. А потом пускай рассказывают другие. Но вы, если хотите, можете выбрать и иной метод.

Элис удивилась, услышав от детей ошеломляющую новость.

— Чья это идея?

Кэтлин засмеялась:

— Мы приставали к папе. Тогда ему пришла в голову эта мысль.

Элис повернулась к Эдварду:

— Ну и как, Эди, тебе нравится? Это доставит… тебе удовольствие?

— Сначала я хочу узнать, как ты к этому относишься, мама.

— Я? Я думаю… — она поколебалась секунду, — отец уже очень давно ничего не рассказывал. Собственно, я даже не помню, когда он в последний раз подсел к нам и что-то рассказал… наверное, совсем давно, Кэтлин была еще маленькой. Во всяком случае, с его стороны это очень мило. Надо его поблагодарить.

Эдвард:

— Да, мне его затея по душе. Он сделает над собой усилие. Это чего-нибудь да стоит.

Элис:

— Верно, Эди, отец приносит тебе жертву. Это совсем не в его духе. Все это ради тебя.

— Извини, мама. Должен ли я попросить отца не рассказывать? Тебе так хотелось бы?

Он взглянул на мать… Какой у нее страдальческий взгляд! Она опустила глаза.

— Поступай как хочешь, Эди. Решай, как ты считаешь правильным.

— Я говорю «да». Ты согласна, мама?

— Да.

В то время доктор Кинг как раз нанес очередной визит Эллисонам. Он наблюдал за состоянием своего бывшего пациента, сына его друга Гордона. Доктору сообщили о намерении Гордона устроить для развлечения Эдварда нечто вроде фестиваля рассказов, в котором примут участие все; Эдвард все еще в напряжении, в беспокойстве и, словно ищейка, бродит по дому.

Доктор уперся палкой в пол (он сидел в библиотеке у Гордона) и легонько засопел — это был признак того, что Кинг удивлен и заинтересован.

— Гляди-ка, все будут рассказывать. Кому пришла в голову эта идея?

Гордон ответил:

— Я хотел прекратить нескончаемый абстрактный спор о вине и ответственности. Надо рассматривать конкретные случаи.

— Рассказывать ты умеешь, это известно. Твоя профессия.

Врач опустил подбородок на серебряный набалдашник палки и, устремив взгляд снизу вверх на друга, стал его разглядывать.

— Он… Эдвард и тут попытается тебя прощупать…

— Понимаю. Уже давно понял. Какое-то странное недоверие. Что мне скрывать? Именно потому я и хочу отдать себя на его суд и покончить с этими болезненными, невысказанными упреками. Разве я виноват в его состоянии? Из чего это следует? Разве я послал его на войну? Свой тяжелый крест он должен нести храбро и с достоинством, считать, как другие, за честь.

Врач:

— О чем он спрашивает? Только о войне?

— Война — лишь предлог. Его интересуют люди, в чем-то, по его мнению, виновные.

— Кого он имеет в виду, тебя или госпожу Элис?

Нахмурившись, Гордон не отвечал.

— У таких больных это бывает. Ты не должен нервничать. Они спрашивают о самых невероятных вещах.