Гамбургский оракул - [74]

Всецело ваш, профессор Мануэл Контисола».

— То-то наш Фредди повис на телефоне! — радостно засмеялся Дейли. — Все подтверждается! Мы почти у цели… Енсен, почитайте дневник, начиная с места, из которого выпало письмо.

— Дайте мне отдышаться! — взмолился Енсен. — Я еще не пришел в себя от изумления. Сейчас полдвенадцатого, а я здесь с половины первого ночи.

— Ну и что? — проворчал Мун. — Я торчу здесь еще дольше и все же не считаю нужным это особо запротоколировать.

— Да, сейчас уже можно шутить, — покачал головой Енсен. — А вспомните, какие сумасшедшие зигзаги пришлось нам пережить! Сначала самоубийство, потом моя гипотеза без определенного адреса, затем мы поочередно подозревали госпожу Мэнкуп, Магду Штрелиц, Дитера Баллина, Лерха Цвиккау, под конец даже Ловизу. Затем нас как холодной водой окатили документально заверенным самоубийством, а теперь опять…

— Вы будете читать или нет? — угрожающе спросил Дейли.

— Давайте-ка сюда! — И, одной рукой бросив трубку, Фредди второй уже схватился за тетрадь. — Представьте себе, я ведь лично знаю профессора. Только позавчера брал у него интервью. Он остановился в гостинице «Четыре времени года».

— А как вы к нему попали? Вы ведь специалист по уголовной хронике…

— Но зато единственный сотрудник, знающий испанский. Поскольку с испанскими гостями обычно разговаривал сам Мэнкуп, не было надобности в специальном человеке… Все, все! Я уже читаю… Да, забыл сказать — интервью помещено в сегодняшнем специальном выпуске. Мы собирались дать его в очередной номер, но надо было на скорую руку заполнить этот. Целых два материала за один день — такой удачи у меня еще ни разу не было.

— Хватит! — Дейли вырвал у него дневник и передал Енсену: — Читайте! Только побыстрее, без эмоций и разглагольствований.

— Пожалуйста! — Енсен начал быстро переводить: — «Письмо от профессора Контисолы, я его ждал два года. Неужели опять жизнь? Даже не верится!..» Так. Здесь ничего примечательного. — Енсен пропустил полстраницы. — Вот запись позавчерашним числом: «Только что был у профессора. Гостиница „Четыре времени года“, номер 210. Эту цифру и название гостиницы я бы поставил в паспорте, введя специальную графу — место вторичного рождения. Через месяц в Испанию, затем полгода в клинике — и снова Гамбург, снова редакция журнала, снова жизнь!..» Следующая запись… — Енсен, внезапно замолчав, побледнел.

— Что там такое? — глухо спросил Мун. — Что-нибудь о Баллине?

— Угадали! Слушайте! «Не удержался, проговорился на радостях Дитеру. Он сказал, что я напрасно предаюсь оптимистическим иллюзиям. По его мнению, мой испанский врач просто шарлатан. Дитер утверждает, что на рекомендованного им в свое время мюнхенского специалиста можно абсолютно положиться — до сих пор профессор Литке ни разу не ошибался, предсказывая неизлечимым пациентам максимальный срок, на который они могут рассчитывать. Я притворился, будто поверил ему. Сегодня же надо немедленно покончить с идиотской детективной игрой. Звонил Клайну. Не было дома. Обязательно позвонить еще раз».

— Все ясно! — Мун встал.

— Подождите. Осталась одна последняя запись. Вчерашнее число! «Перечел в третий раз „Заговор генералов“. Воистину документальная книга. Но обилие достовернейших фактов не является оправданием для неправильного цитирования стихов, а тем более гётевских. Для писателя, — а ведь Дитер считает себя таковым, — это не простительно. Я знаю всего Гёте наизусть, но если бы не знал, скорее перелистал бы все его двадцать томов от корки до корки, чем позволил бы себе неправильно цитировать его». Все, дальше — белая бумага! — Енсен захлопнул тетрадь. — Посмотрим, какую песенку запоет Боденштерн, когда я предъявлю ему это существенное дополнение к предсмертному письму самоубийцы.

— Я лично смог бы вполне обойтись без этого дополнения, — проворчал Мун. — Стихотворение говорило само за себя… — Он повернулся к Ловизе и только теперь заметил, что она спит. — Проснитесь! — сказал он тихо.

— Что такое? — Она испуганно раскрыла глаза. — Я спала? — Она окинула удивленным взглядом пустую комнату. — Унесли? Все? А рукописи?

— На подоконнике.

Ловиза облегченно вздохнула, протерла глаза, потом виновато объяснила:

— Простите… Прошлую ночь я тоже не спала… Я так боялась… Надеялась до самого последнего момента… Бывают же чудеса!.. Только что я видела во сне Магнуса… живого… он подшучивал надо мной… Сказал, что вовсе не умирал, что все это мне только приснилось, что будет еще долго-долго жить…

— Это могло быть правдой! Именно поэтому его убили. — Мун посмотрел на голубое небо, потом перевел взгляд на картину. — Скажите, Енсен, вы ведь разбираетесь в живописи… можно сделать копию, ничем не отличимую от настоящей?

Енсен молча покачал головой.

— Но в Нью-Йоркском музее висит Рембрандт, о который все эксперты сломали себе зубы. А он все-таки фальшивый.

— Секрет старых мастеров — в блестящей технике, в особых красках. — объяснил Енсен. — Такой секрет можно, в конце концов, раскрыть и повторить. Скопировать душу, характер нельзя. Разве можно повторить Магнуса Мэнкупа? Мне кажется, именно этим ему был так близок этот живущий в изгнании немец. Он как бы второй Мэнкуп, только вместо пера пишет кистью — та же высекающая искры черная желчь, из которой рождается великая непримиримость ко злу.