Галопом по Европам - [39]

Старик Дзендзелюк усмехнулся: «Дожил, в ведьмаки записали. Ну как они могли такую ересь обо мне сочинить?..»

День промелькнул в домашних хлопотах, ночью пан Дзендзелюк почти не спал, ворочался, думал. Ждал и не дождался лисы. Она была рядом, но пряталась – сейчас ее задачей была разведка.

Посреди ночи жалобно и трусливо завыли собаки, когда услышали Серегину песню.

Утром по хутору пронесся слух о волке. Но не только Серегиным воем была отмечена минувшая ночь.

Всякая обида рано или поздно проходит. Вонючка Сэм, он же Парфюмер, начал выбираться из ямы депрессии. Закатное солнышко засветило чуточку ярче, трава стала зеленее, а муравьи вкуснее.

Уже затемно скунс все же решился покинуть овраг и почапал на соседний холм, к замку. Очнувшись от черных мыслей, Сэм почувствовал укол совести. Его друзья были заняты обороной крепости, а он столько времени валял дурака! Но пока что эта мысль была похожа на проблеск одинокой молнии в сплошной грозовой тьме. Общее настроение американца все еще оставляло желать лучшего.

Выйдя на опушку, Парфюмер ахнул. Напротив развалин полукругом стояли деревянные вагончики на колесах. Сэм моментально подумал о цирке-шапито, откуда ему пришлось сбежать еще в Тамбове. Скунс не раз с грустью вспоминал свое артистическое прошлое, уютную передвижную клеть, прекрасную еду с витаминами. Последнее время гордецу Парфюмеру не хватало публики! Он был не так самолюбив, как Петер, но не отказался бы снова услышать гул одобрительных голосов и гром аплодисментов. А номер у него был захватывающий. Парфюмер катался на огромном шаре, по-человечьи ходил на двух лапах, играл в футбол с дрессировщиком и с разбегу прыгал сквозь горящий обруч. Эффектное выступление, тем более что скунсы – редкость на манеже.

Ему захотелось оставить все плохое в прошлом и начать жизнь заново! Цирк, гастроли, уверенность в завтрашнем дне…

Вот почему Сэм, не размышляя, двинулся к темным вагончикам. Ему и в голову не могло прийти, что в таких жилищах может располагаться кто-нибудь другой, а не цирковая труппа, и не смутило отсутствие лавины специфических запахов, характерных для шапито. Парфюмер не задался вопросом, что делает цирк в этой глуши. Вагончики, черневшие в густых ночных сумерках, сулили встречу со счастливым прошлым, и американец, измученный плохим настроением, поверил в невероятное.

Разочарование поджидало его за неплотно прикрытой дверцей первого же вагона. В тусклом свете лампочки перед глазами Сэма предстали ряды кушеток, на которых спали люди. Один из них храпел почти по кабаньи, но Парфюмер уже догадался: это рабочие-строители! Зверек застыл, опустив ушки, а его хвост безвольно лежал на пыльном деревянном полу.

Наконец Сэм развернулся, чтобы уйти, и тут увидел почти полную бутылку водки. Видимо, кто-то из рабочих выпил с устатку, поставил бутылку на пол, да так и уснул, забыв спрятать такое добро. Парфюмер сгреб ее в охапку и вышел из вагончика.

Во время глубокого расстройства можно сделать много глупостей. Точнее, делать их нельзя, но почти каждый норовит их натворить. Например, есть многовековое заблуждение, что алкоголь как-то решает личные проблемы того, кто его пьет. Причем чем больше выпьешь, тем быстрее исчезнут жизненные трудности. Они вроде бы и взаправду куда-то деваются, но на следующее утро возникают снова, более того, к ним добавляются жестокая головная боль и общая слабость тела, известные под названием похмелье. Выходит, и от закавык не избавился, и время потерял, и здоровью навредил. Все об этом знают, только не останавливаются, тянутся к бутылке.

Парфюмер Сэм никогда раньше не пил крепких напитков. Он заполз под вагончик, снял зубами пробку и приложился к горлышку. Длинный глоток закончился диким кашлем. Глотку зверька обожгло, резкий запах ударил в чувствительный нос, из глаз полились слезы. Сэму стало жарко. Он отдышался и глотнул еще. Терпимо. Можно было отпить и в третий раз.

Через минуту в голове Парфюмера стало светло. Он отбросил бутылку. Скунсу подумалось, что, в принципе, жить-то легко и просто! Он ощущал способность сейчас же подняться и совершить множество нужных, хоть и тяжелых дел. Теперь-то они были ему вполне по силам. Сэм поднялся с травы и устремился к цитадели.

Правда, это ему показалось, что он устремился. В реальности же скунс двинулся на подкашивающихся лапках вперед, но его тут же мотнуло в сторону. Парфюмер не упал исключительно оттого, что уперся боком в колесо вагончика.

– Не толкайся, – буркнул американец, топая дальше.

Отчего-то вспомнив о Ман-Кее, скунс мгновенно расклеился. Вернулись мысли, передуманные им за дни депрессии, стало запредельно грустно. Сэм жалобно всхлипнул. Жалко, жалко себя.

Он худо-бедно добрел до развалин, заполз под древний забор, где и забылся тягучим несчастливым сном пьяницы. Его не разбудил даже пронзительный волчий вой, переполошивший строителей.

Эм Си, весь день дремавший на дереве, очнулся к вечеру. Можно было топать к братьям-бурундукиборгам. Беспечный шимпанзе вытащил банан из кармана, перекусил и побрел к танцполу.

В ночь Серегиного сольного выступления Ман-Кею было суждено испытать самое острое разочарование в жизни. Он появился на гремящем и сверкающем танцполе затемно, радостно хлопая в ладоши и скандируя: «Хай, друзья, вот и я!», но никто ему не ответил. Наоборот, бурундуки брезгливо расступались, словно боялись коснуться афро-англичанина. Шершавый, заприметивший движение на дальнем краю толпы, подал музыкантам знак остановиться.