Галопом по Европам - [15]

– И какой у вас план? – спросил кенгуру, когда Войцех замолк.

– К сожалению, пока никакого. Ядвига думает, мы думаем, все думают. Матушка Ядвига очень умная… Был бы у нас план, разве стал бы я докучать тебе нашими проблемами? Пойми, чужестранец, мы в отчаянье!

Гуру посмотрел в глаза воеводы. Да, он не врал. Только отчего все так драматично? Ну, подумаешь, руины разрушат! Лес большой, можно уйти и никогда не встречаться с охотниками, которые сюда понаедут. Кенгуру недоумевал.

Бобер вскинул бровь:

– Удивляешься… Чему?

Кен объяснил. Войцех задумчиво помолчал, потом промолвил не без напыщенности, но искренне:

– Мы же боремся не только за эти священные для нас руины. Мы боремся за то, чтобы все вокруг оставалось таким же, как при наших дедах. Чтобы еды было в достатке, чтобы вода оставалась чистой, чтобы деревья охраняли нас от ветра и зноя, чтобы на нас не охотились. Мы за свою родину боремся.

Глава 6

Медленное течение отнесло лодку за поворот, и Лисена с Петером облегченно вздохнули. Теперь рыбаки их не увидят.

Чуть позже угонщики услышали удивленные, а затем и разъяренные вопли людей.

– Поздравляю, Петер, ты теперь самый настоящий ворюга, – сказала лиса.

– Как?! – недоуменно воскликнул петух, аж подпрыгивая от негодования. – Я?

– Я-я! – поддакнула по-немецки рыжая, уже не скрывая насмешки. – Угон плавательного средства. Разве это не воровство?

– Это возмутительно! Я есть честный гражданин!

– Ладно, не голоси ты так. Лучше быть немного вором, чем вкусным честным гражданином на вертеле у двух странных мужиков, которые ловят рыбу «телевизорами».

Певец вспомнил, как сидел на дереве, ежесекундно боясь попасться на глаза рыбарям, и его совесть тут же успокоилась.

Тем временем лодку подтянуло к бережку. Ивы расступились, лодка ткнулась носом в крутой травянистый подъем.

– Пора на землю, Петер, – бодро скомандовала Лисена.

Она перепрыгнула через резиновый борт. Петух перелетел следом.

Рыжая оглянулась на лодку.

– Жалко оставлять такую полезную вещь, – вздохнула лиса. – Впрочем, рыбка уже переместилась в мой живот… Пусть плывет.

На ночлег бродяги устроились тут же, возле реки, только поднялись к лесу, там и облюбовали местечко под огромным пнем. Петера испугали корни, торчащие в разные стороны подобно щупальцам морского чудовища, но он столько сегодня перетерпел, что быстро успокоился. «Если что, то эти щупальца сначала схватят Лисену, – рассудил петух. – Ведь она больше меня и наверняка вкуснее».

Еще до рассвета Лисена и Петер очнулись, почуяв неладное. Над ними нависла тень. Гамбургский тенор плохо видел в сумерках, зато рыжая просто спятила. Она закричала:

– Михайло, Михайло Ломоносыч!!! Понял, чучело пернатое? Живой, живой!!!

Лиса бросилась обнимать медведя.

– Кхе… Василиса, я рад тебя, то есть вас обоих видеть, – смущенно пролопотал косолапый. – А где остальные?

– Мы свалились на остров, вот выплыли, остальных не встречали, – выпалила Лисена.

Ее хвост неистово мел землю.

– Угу… – Михайло уселся. – А кто оставался в корзине, когда вы из нее вывалились?

– Серега.

– И все?!

– Все.

– Вы слышали, как корзина бьется о воду?

– Нет, она была лететь еще высоко, – подал голос Петер.

– Значит, наш санитар леса на другом берегу, – заключил косолапый. – И он наверняка ждет нас возле упавшего шара.

– Ты быть уверенный?

– Ну, я бы сам так поступил. Должны же мы где-то собраться? Как ни глупо это звучит, единственное место, которое все мы здесь знаем, – это наш упавший монгольфьер.

– Дура! – воскликнула вдруг Лисена. – Дуреха первостатейная! Зачем я упустила вчера лодку? Мигом перебрались бы к Серому! А как теперь?.. И ты, Петер, хорош! Мог бы хоть раз подумать гребешкастой своей головой.

Петух смущенно потупился.

Ломоносыч с интересом понаблюдал за внезапной вспышкой лисьего самобичевания, потом велел:

– Не кричи, Василиса. Лучше пробегись вон на тот пригорок да погляди на реку.

Рыжая послушалась. Она забралась на холм, поросший молодыми дубками, посмотрела поверх ивовых зарослей на воду.

– Батюшки! Мост! – завопила Лисена.

– Нечего так орать, – пробурчал Михайло, когда лиса вернулась. – Сейчас мы быстренько и без воплей перейдем на ту сторону.

Дружная троица зашагала к мосту.

Яцик Ковалевский был отчаянным семнадцатилетним поэтом. Односельчане над ним посмеивались, дескать, в облаках хлопец витает, тратит время на всякую чушь. Зато в один прекрасный день выяснилось, что девчатам нравятся безыскусные, но пылкие вирши молодого поэта. Листочки бумаги, покрытые неровными рифмованными строчками, покоряли сердца романтических деревенских невест.

Стоит заметить, что романтические деревенские женихи были не рады хитрому конкуренту, из-за чего Яцик не раз бывал бит. Стихоплету рекомендовали не докучать какой-нибудь очередной паненке глупыми куплетиками, а затем переходили к физической расправе. Пан Ковалевский залечивал раны, и, пока отцветали синяки, из-под его лирического пера выскакивали бойкие мстительные эпиграммы на обидчиков вперемешку с одами, посвященными новой музе.

Во времена поэтического вдохновения Яцик не спал целыми сутками. Он творил, творил и еще раз творил. Вот и этим прохладным ранним утром, когда Михайло набрел на Лисену с Петером, пан Ковалевский сидел на деревянном мосту, болтал ногами и строчил в специальную тетрадку шедевр за шедевром: