Галичина и Молдавия, путевые письма - [99]

Кряхтя и охая, что я отнял у него время на обед и нарушил все его аккуратные немецкие порядки своим неожиданным появлением, Етмар битых четыре часа диктовал мой протокол и выписывал мою биографию, разумеется, опять-таки, представляя все мои похождения в самом невыгодном для меня свете, чтоб выслужиться перед своим ближайшим начальством, которому он, как добрый ополячившийся немец, из кожи вон лез изобразить меня в самых дурных красках. История моя дошла до появления моего в Карпатах, куда, по моим словам, меня занесла страсть к археологии, что было единственным правдивым показанием в моем рассказе.

– Но вы столько разъезжаете – ведь это чрезвычайно дорого стоит, сказал мне, наконец, Етмар.

– Да, отвечал я, – недешево.

– Платит вам кто-нибудь за ваши разъезды?

– Никто не платит; я езжу на свой счет.

– Но это чрезвычайно дорого стоит. На какие деньги вы ездите?

– Я же вам говорил, что мне отец мой оставил маленькое состояние.

– Но с вами нет никаких денежных документов.

– Само собою разумеется, нет. С какой же стати стал я возить с собою документы, когда первое несчастье в дороге может меня лишить их? Вагон соскочит и разобьется, украдут у меня из бумажника – мало ли что! Поэтому, я с собой никогда никаких бумаг не вожу.

– Как же вы делаете?

– А так: напишу записку в Петербург, чтоб мне выслали деньги, и мне будут высланы.

И тут я не лгал: я, действительно, писал записки, называемые корреспонденциями, в “Голос”, и на гонорары за эти корреспонденции жил и странствовал себе как лучше не надо.

– У вас так стало быть, капитал?

– Да, в Петербурге, в банке, лежит капитал, доставшийся мне по наследству.

– Кому же вы пишите ваши записки?

– Бывшему приказчику моего отца, который немедленно по получении от меня такой записки, высылает мне рублей по сту, а иногда и двести.

– Кто он такой?

– Тоже по самоварам и по рукомойникам занимался.

– Его имя и адрес?

– Schreiben sie: Herr Андрей Краевский, Литейная, № 38.

– И большой капитал у него хранится на ваше имя?

– Нельзя сказать, чтоб очень большой, но рублей тысяч сто моих у него лежит.

Я опять-таки в сущности не лгал, потому что, в самом деле, корреспондент может иметь от редакции газеты тысяч до четырех в год чистого дохода; стало быть, получает 4% со 100,000.

Етмар только руками всплеснул – этот несчастный Етмар, имеющий шестьсот гульденов в год и шесть дочерей на шее!

– Lieber Gott! Sie sind ja ein ganz reicher mann! (Господи, ведь вы, как есть, богач!)

Альбединский выпустил из рук перо, чиновники переглянулись, сторож Ян только лицо вытянул.

– Lieber Gott, lieber Gott! говорил Етмар: – зачем же вы прежде не говорили, что вы такой большой барин – dass sie ein so grosser herr sind? Если б вы пометили паспорт, пришли бы ко мне и сказали ясно: “lieber herr Jetmar, я хочу сделать экскурсию в Карпаты, пропишите мой паспорт в полиции, я бы вам все сделал, а теперь я остался без обеда, а вам, lieber herr Vassily Ivanoff, столько неприятностей и хлопот! Теперь я должен посылать ваш протокол во Львов, и мне так неприятно, что я вас стесняю. Lieber Gott, lieber Gott, hun-dert-tau-send rubel!! Horen sie, meine herrschaften, hunderttausend rubel! Dast ist ein herr! Hunderttausend rubel, und ich bekomme nur sechshundert gulden!

И почтенный помощник станового, пораженный невероятной цифрой моего мнимого богатства, вертелся в креслах и всплескивал руками над головой.

После тысячи извинений, оправданий и сожалений о том, что священник, отец Михаил Петрушевич, не надоумил меня пометить мой паспорт в полиции, Етмар запечатав мои протоколы, написанные в угоду графу Голуховскому, в огромный пакет, объявил, что завтра сам отвезет их в Коломыю, и отдал меня на сохранение – не под арест, а под надзор, nicht unter arest, aber doch immer unter aufsicht сторожу Яну, который был в одно время, и сторожем при канцелярии, и тюремщиком, и палачом, т. е., по предписанию начальства, сек хлопов, давая им от пяти до тридцати пяти ударов розгами – порядок, в просвещенной либеральной Австрии до сих пор свято и нерушимо хранимый.

IV

Сидя unter Aufsicht, я имел случай изучить гуцулов лучше, чем где бы то ни было на вольных вершинах гор. Первое время жена Яна заботилась обо мне, чтоб я не сбежал, и подсылала арестантов за дверь присматривать за каждым моим шагом; но сомнения ее разрешились весьма скоро. Она убедилась, что скорее она может поручить мне присматривать за моими товарищами, чем им за мной. Я сидел, ел, пил, спал, читал, успокаивал своих сторожей, ждал, что придет из Львова, и намеревался, в случай надобности, так провалиться сквозь землю, что разве остались бы от меня какие-нибудь пожитки, фотографический прибор и тому подобные веши, но не осталось бы меня самого.

К чести печенежинских властей, я должен заявить, что обошлись они со мной до невероятности мило. Комендант жандармов приходил ко мне покалякать часок; какой-то чиновник пришел напиться со мною чаю, порасспросить меня, – о Париже, о Лондоне, о Цареграде. Мы с ним напились чаю, а затем я, решив, что покуда решать еще нечего, а что терпением все превозмогается, спокойно лег спать.