Габриель Ламбер - [15]

— На эшафот!.. Я понимаю, когда посылают на эшафот убийцу, но гильотинировать человека за то, что он изготовил фальшивые банкноты, не находите ли вы, доктор, что это жестоко?

Барон произнес эти слова с таким беспокойством в голосе и так сильно изменившись в лице, что я был поражен.

— Вы правы, — сказал я ему, — и из верных источников мне известно, что это наказание предполагают смягчить и ограничиться галерами.

— Вам это известно, доктор? — живо воскликнул он. — Точно известно?.. Вы уверены?

— Я слышал, что это говорил как раз тот, от кого такое предложение вскоре поступит.

— Так это король. В самом деле, правда, вы же дежурный врач короля. Ах! Король сказал это! И когда это предложение должно быть сделано?

— Не знаю.

— Узнайте, доктор, прошу вас, меня это интересует.

— Вас это интересует? — спросил я с удивлением.

— Конечно. Разве не интересно любому стороннику гуманных мер узнать, что такой суровый закон упразднен?

— Он не упраздняется, сударь, просто смертную казнь заменят галеры. Вам это кажется большим улучшением судьбы виновных?

— Нет, конечно, нет! — смущенно подхватил барон. — Можно даже сказать, что это хуже, но, по крайней мере, сохраняются жизнь и надежда; каторга — это лишь тюрьма, и нет такой тюрьмы, из которой нельзя убежать.

Этот человек вызывал у меня все большее и большее отвращение. Я поднялся, чтобы уйти.

— Ну, что же, доктор, вы меня уже покидаете? — спросил барон, смущенно вертя в руках два или три банковских билета с явной целью сунуть мне их в руку.

— Конечно, — сказал я, отступая еще на шаг, — разве вы не выздоровели, сударь? Чем я могу быть вам теперь полезен?

— Вы недооцениваете удовольствие, которое доставляет мне ваше общество.

— Сожалею, сударь, у нас, врачей, мало времени предаваться удовольствию, каким бы оно ни было приятным. Наша компания — это болезнь, и, как только мы ее изгнали из одного дома, мы должны уйти вслед за ней, чтобы прогнать ее из другого. Вот так, господин барон, позвольте мне теперь откланяться.

— И я не буду больше иметь удовольствия видеть вас?

— Не думаю, сударь, вы вращаетесь в свете, а я там бываю мало, мое время четко рассчитано по часам.

— Но если я вдруг заболею?

— О, тогда другое дело, сударь.

— В таком случае я могу рассчитывать на вас?

— Вполне.

— Доктор, дайте мне слово.

— Мне незачем вам его давать, потому что я только выполню свой долг.

— Но все равно обещайте.

— Ну хорошо, сударь, обещаю.

Барон снова протянул мне руку, но поскольку я подозревал, что у него в руке лежат те самые банкноты, то сделал вид, что не заметил дружеского жеста, которым он прощался со мной, и вышел.

На следующий день я получил в конверте вместе с визитной карточкой г-на барона Анри де Фаверна один банковский билет в тысячу франков и один пятисотфранковый.

Я ему тотчас же ответил:

«Господин барон,

если бы Вы подождали, пока я Вам пришлю счет, то увидели бы, что я не оцениваю мои незначительные услуги так высоко, как это сделали Вы.

Я привык сам назначать цену за визиты и, чтобы успокоить Вашу щедрость, предупреждаю Вас, что визиты к Вам я оцениваю по самому высокому тарифу, то есть по двадцать франков.

Я имел честь посетить Вас десять раз, следовательно, Вы должны только двести франков; Вы мне прислали тысячу пятьсот франков, из них возвращаю Вам тысячу триста.

Имею честь быть и так далее.

Фабьен».

И действительно, я оставил у себя билет в пятьсот франков и отправил барону де Фаверну билет в тысячу франков и триста франков серебром; затем положил этот банковский билет в бумажник, где уже лежало с дюжину других билетов того же номинала.

На следующий день мне нужно было кое-что купить у ювелира. Эти покупки составили две тысячи франков, я оплатил их четырьмя банковскими билетами по пятьсот франков каждый.

Неделю спустя ко мне явился ювелир в сопровождении двух полицейских жандармов.

В банке, куда он отправился оплачивать счета, один из тех четырех билетов, которые я ему дал, был признан фальшивым.

Когда спросили, откуда у него эти банкноты, он назвал меня, и поэтому пришли ко мне.

Так как я взял эти четыре банкноты из бумажника, где, как я уже говорил, лежала дюжина других, а все они были из разных источников, то я не сумел дать какие-либо разъяснения правосудию.

Но, поскольку я знал моего ювелира как исключительно честного человека, то готов был возместить пятьсот франков, если мне вернут тот билет. Мне ответили, что это не практикуется, банк принимает все представляемые ему банковские билеты, даже если они признаны фальшивыми.

После того как с ювелира было снято подозрение в том, что он умышленно заплатил фальшивой банкнотой, он ушел.

Полицейские задали мне еще несколько вопросов и тоже ушли, после чего я больше ничего не слышал об этом грязном деле.

X КРАЙ ЗАВЕСЫ

Прошло три месяца; однажды в утренней почте я нашел следующую маленькую записку:

«Мой дорогой доктор,

я очень болен, мне серьезно нужны Ваши знания. Зайдите ко мне сегодня, если Вы не злобу против меня.

Преданный Вам

Анри, барон де Фаверн,

улица Тэбу, № 11».

Это письмо, которое я привожу слово в слово с двумя украшающими его орфографическими ошибками, подтвердило мое мнение об отсутствии образования у моего пациента. В конце концов, если, как он говорил, он родился на Гваделупе, это было неудивительно.