Г. Р. Державин. Его жизнь, литературная деятельность и служба - [26]

Охлаждение, однако, было неизбежно. Разбалованная всесветным поклонением, Екатерина, конечно, ожидала от своего секретаря новых посвященных ей поэм, а лира Державина заупрямилась. Он говорит, что императрица сама побуждала его писать в этом роде; он же, с одной стороны, предался слишком горячо делам, а с другой, видя несправедливости, не имел охоты, а если писал, то с примесью нравоучения. Несколько раз он все же принимался, запираясь дома, но ничего не мог написать, «не быв возбужден каким-либо патриотическим, славным подвигом». Странным образом противоречит последнему надпись к портрету Екатерины в 1791 году:

Вселенну Слава пролетая,

Велит решать вопрос векам:

«По имени она вторая,

Но кто же первый по делам?»

Разгадка лежит отчасти в личном неудовольствии поэта.

Доклады его случались все реже и реже. Через руки его проходили дела о неважных предметах, доклады более серьезные поручались другим секретарям, тогда как он с назначением своим думал соединить первую роль и руководить даже Сенатом.

Наконец косвенным путем Державин устроил так, что императрице было предложено ходатайство о пожаловании ему Владимира второго класса; но безуспешно: «Он должен быть доволен мною, что из-под суда взят в секретари, – отвечала Екатерина, – а орден без заслуг не дается». Зная характер Державина, трудно было ожидать от него после этого хвалебных произведений, тем более что Владимир второго класса составлял его заветную мечту и он считал себя обойденным, не получив желаемой награды за губернаторство в Тамбове.

Решено было наконец пожаловать Державина в сенаторы с определением на его место в секретари Трощинского. Указ состоялся во время празднования Ясского мира, причем пожалован ему и давно желанный орден. После того он еще несколько раз докладывал императрице, но только по делам, которых не успел кончить.

Хотя Державин и не совсем был доволен новым званием, он просил Зубова выразить императрице благодарность за назначение. Екатерина не прочь была ограничить сферу ведения Сената, предоставляя себе решение дел, и с этою целью звание сенатора давалось часто незначительным лицам. Здесь источник слов Державина в оде «Вельможа»:

Осел останется ослом,

Хотя осыпь его звездами:

Где должно действовать умом,

Он только хлопает ушами.

Поэт решил заставить уважать себя в этом звании сенатора, заставить себя слушать, и свое усердие простер до того, что в самые праздники ездил в Сенат, прочитывал бумаги, делал на них замечания и пр., во всевозможной форме выказывая «правдолюбие» и неугомонную ретивость. Вскоре благодаря Зубову он получил еще должность президента коммерц-коллегии. Она, как и прочие коллегии, была накануне уничтожения, и пост удовлетворял не столько честолюбию, сколько материальному обеспечению. Державин и здесь не стерпел, вошел в роль сановника и вызвал скоро Высочайшее повеление: «в дела петербургской таможни не мешаться».

Огорченный неудачами поэт решился подать просьбу об увольнении на два года, не без мысли, однако, «наказать» императрицу своим удалением от дел. Екатерина ответила, что «отставить его немудрено, однако прежде пусть кончит новый тариф, а падение его оттого, что начал присваивать себе власть, не ему принадлежащую».

Неудовольствие поэта скоро должно было замолкнуть.

В январе 1793 года пришло известие из Парижа о казни Людовика XVI. Весть произвела сильное впечатление. Екатерина слегла в постель, была больна и печальна. Державин отозвался одой «Колесница». Франция – «вертеп убийства преужасна», он зрит на ней руку разгневанных небес. Обращаясь к ней, он говорит:

От философов просвещенья,

От липшей царской доброты

Ты пала в хаос развращенья

И в бездну вечной срамоты. (!)

Любопытно примечание его к оде:

«Не было бы удивительно, если бы несчастие французов произошло от софистов или суемудрых писателей, а также от поступков злобного государя; но когда народ был просвещен истинным просвещеньем и правительство было кроткое (!), то загадка сия принадлежит к разрешению глубокомысленных политиков».

По случаю назначения Румянцева главнокомандующим в действиях против Польши Державин, прибегая к одному из обычных приемов, переделывает одно из своих старых стихотворений в новое. Так явилась ода «Вельможа». В ней есть типичные черты быта и лиц екатерининского века, но уже Белинский заметил, что даже все сочинения Державина, вместе взятые, далеко не выражают в такой полноте и так рельефно русский XVIII век, как превосходное стихотворение Пушкина «К вельможе», этот портрет вельможи старого времени – дивная реставрация по руинам первоначального вида здания.

В конце царствования Екатерины поэт едва не подвергся действительным неприятностям за оду «Властителям и судиям», включенную им в тетрадь стихотворений, поднесенную государыне в 1795 году. Это переложение псалма Давида. Стихотворение напоминает земным владыкам о правде, но в то же время велит народам почитать их избранным от Бога и повиноваться. Однако слова: «неправда потрясает троны» и некоторые другие позволили врагам Державина внушить Екатерине, напуганной террором, что тот же самый псалом был переложен якобинцами и пет на парижских улицах. Екатерина стала выказывать к поэту холодность. Шепотом говорили, что велено даже допросить его; в то время уже действовала снова Тайная канцелярия со всем арсеналом и с Шешковским во главе. К счастью, Державин узнал обо всем вовремя. На обеде у графа А.И. Мусина-Пушкина один из гостей спросил его: