Футбол на снегу - [6]

Эти ворошат приятные воспоминания.

— А ты как отдохнул?

— Хорошо отдохнул. Были с женой на Украине. Покатались. Все время в разъездах.

— Вам что, ваша жизнь молодая.

Мрачный баритон:

— Может, про молодую жизнь поговорите на другом канале.

Собеседники прощаются, и в эфир вылетает горячая скороговорка:

— Два БМРТ! Кто сейчас ставит трал на зюйд-ост от буя, ответьте 231-му.

У этих свои дела.

— Слон: Дмитрий три — Харитон семь.

И так двадцать четыре часа в сутки. К радио быстро привыкаешь. Возникает даже иллюзия непосредственного общения. Кажется, собрались мы все в одной комнате и беседуем.

ЛОВИТЬ РЫБУ

Мы поднимаемся в рубку отдохнувшие, бодрые, полные надежд. Я сменяю рулевого, Шабордин принимает дела у своего напарника..

— Ничего, — говорит тот вяло. — Обшарили все румбы. Ничего.

Начинаем шарить мы. Штурман не отходит от фиш-лупы, хотя плохо верит ей и называет все поисковые приборы «горшками». Вдруг лицо его светлеет.

— Показания, — шепчет он, — показаньица… Вот та-а-акие плюшки у грунта.

Кажется, мы набрели на косяк. Капитан волнуется:

— Раньше налим всегда так выглядел.

Люди, измученные ожиданием, собираются на мостике. Здесь и технолог, и радионавигатор, и даже доктор. Ждут. Тралмейстер хлопочет на палубе. Корма ныряет в космах тумана. Скоро в темном провале слипа показывается трал. Ни одного хвоста! Рыба, видимо, приподнята над грунтом и взять ее невозможно. Опять ничего. Уже в который раз. И кажется, ничего больше не будет. Никогда.

Мы снова спускаем трал. А что еще делать?

Капитан стоит у открытого окна. Длинное сухое лицо с выгоревшими бровями, зубы плотно сжаты, брови сдвинуты к переносице — совершенно страдальческое лицо. Он похож сейчас на крестьянина, замученного недоимками.

— Какая глубина?

— Сто семьдесят.

— Выйдете на двести и ложитесь на ост. Я пойду проглочу чаю.

Через четверть часа он снова появляется в рубке.

— Сколько у нас на курсе?

— Девяносто.

— Возьми десять вправо.

Капитан сидит в окружении самописцев и полыхающих зеленым огнем экранов, попыхивает сигаретой и как заклинание повторяет все те же, осточертевшие мне команды: «Десять влево. Пять вправо. Еще вправо возьми. Доворачивай, доворачивай. Так держать».

А тут еще туман, густой, сырой, теплый — прямо баня. В радиусе трех миль полсотни кораблей. Локаторы молотят круглые сутки. Они раскалились, хоть блины на них пеки.

— В таком молоке с ума можно сойти, — говорит штурман. Он трет усталые глаза, веки его воспалены. — Насмотришься в эти дырки (жест в сторону приборов), будешь как слепой котенок.

Он снова приникает к тубусу локатора и вдруг начинает ругаться:

— Куда он прет? Тоже мне джигит!

Штурман хватает микрофон.

— «Витебск», это вы пересекаете наш курс в трех кабельтовых? Вы же нас утопите! Возьмите вправо и разойдемся левыми бортами.

Пока мы расходимся с «Витебском», на курсе оказывается еще одно судно. Этого мы не можем дозваться: иностранец. Он быстро приближается, входит в мертвую зону локатора, и мы теряем его из виду. Звенит машинный телеграф. Сбавляем ход. Иностранец выныривает из тумана.

— Право руля!

Я перекладываю руль. Чужой траулер проскальзывает у нас с левого борта. Мы успеваем только заметить надпись на черном борту «Santa Amalia», высокую, в ржавых потеках рубку, ряды красно-белых бочек на корме и смуглые лица моряков. Они прямо висят на борту.

— У-у, — цедит штурман сквозь зубы, — испортил песню, дурак. Сломал все траление.

В рубке появляется радист.

— Надо подписать заявку, капитан. «Уржум» сейчас уходит…

Капитан пробегает бумагу глазами.

— Зачем столько чеснока? Двадцать девять долларов — это дорого. Да и луку надо меньше. А свеклы почему-то всего мешок.

— Так решил шеф-повар.

— А борщ он из чего собирается варить, ваш шеф?

Капитан стоит посреди рубки, задумавшись, рассеянно поглаживая компас. В сумерках черты его лица обостряются, он выглядит сейчас плоскогрудым, еще более высоким и худым, чем обычно, и совсем старым.

Радист уходит.

— Пора уже, — капитан поворачивается к штурману. — Давай потрясем мешок.

Поднимаем. Трясем. Радоваться нечему — полтонны. Немного скумбрии, немного камбалы, остальное — скаты и акулы.

Наступает утро. Лица у всех серые. Досада, горечь табака во рту и такая усталость, словно мы ворочали каменья.

Тралмейстер смотрит на полупустой мешок.

— Э, — говорит он с ленивой злостью, — разве это рыбалка. Так, чешуя…

И я уже не верю, что в океане есть рыба. Но все начинается сначала: трал летит за борт.

Вот уже какую ночь подряд я вижу чей-то СРТ. Он пересекает в тумане наш курс, и мы никак не можем его докричаться. А еще думается, то ли во сне, то ли наяву, сразу после пробуждения: хорошо, если бы ловилась треска, крупная и ровная, и были бы у нас филейные машины, и мы ежедневно выпускали бы по пять тонн филе.

ТИХИЙ ШТУРМАН

Впервые я увидел его за день до отхода. В ожидании катера он задумчиво бродил по причалу, поглядывая на рейд, где стояла «Монголия».

На нем был новенький китель со всеми знаками отличия и форменная фуражка, налезавшая на глаза. Небольшого роста, худенький, он держался с подчеркнутым достоинством. Или старался так держаться. Но все равно что-то мальчишеское было в его хрупкой фигуре, в выражении серо-голубых глаз, в робкой стыдливой улыбке. Что-то мальчишеское и вместе с тем глубоко серьезное, какая-то недетская озабоченность. Время от времени он приподнимал козырек фуражки, а затем снова утопал в ней. В руках он держал кипу перевязанных бечевкой лоций и рулон навигационных карт — предмет постоянных забот третьего штурмана.