Функция оргазма. Основные сексуально-экономические проблемы биологической энергии - [13]

В первые годы психоаналитической работы мне удавалось во многих случаях излечить или полностью устранить немало симптомов. Это происходило с помощью осознания не осознававшихся прежде побуждений. В 1920 г. еще не было речи о "характере" или "неврозах характера" и отдельный невротический симптом рассматривался как инородное тело в здоровом организме. Такой подход вытекал из взглядов Фрейда, по утверждению которого некоторая часть структуры личности не участвовала в процессе взросления всего характера, оставаясь на более ранней, детской ступени развития сексуальности, что означало фиксацию. Эта часть оказывалась в конфликте с остальным "Я", которое отвергает ее и удерживает в состоянии вытеснения. Напротив, я утверждал, сформулировав позднее учение о характере, что нет невротических симптомов без заболевания всего характера. Симптомы - только вершины на горном хребте, которым является невротический характер. Хотя я и развивал эту точку зрения в полном соответствии с психоаналитическим учением о неврозах, эта позиция предъявляла определенные требования к технике исследования и привела в конце концов к выводам, оказавшимся в противоречии с психоанализом.

Как руководителю студенческого семинара по сексологии, мне приходилось доставать литературу. Я посещал Каммерера, Штайнаха, Штекеля, профессора биологии Бутана, Альфреда Адлера и Фрейда. Личность Фрейда произвела на меня наиболее сильное и продолжительное впечатление. Каммерер был умен и любезен, но наша деятельность не особенно интересовала его. Штайнах жаловался на трудности. Штекель пытался привлечь нас на свою сторону. Знакомство с Адлером разочаровало. Он ругал Фрейда: эдипов комплекс был, по его словам, глупостью, комплекс кастрации - путаной фантазией и излагался, как полагал Адлер, гораздо лучше в его учении о мужском протесте. Из научных построений Адлера родилась позже община мелкобуржуазных сторонников сексуальной реформы.

Фрейд был другим, и это касалось прежде всего его простой манеры держаться. В его поведении не проскальзывало стремление играть какую-нибудь роль - профессора, большого знатока людей, изысканного ученого. Фрейд говорил со мной, как совсем обычный человек, и в его глазах светился большой ум. Они не проникали по-провидчески в глаза собеседника, а лишь смотрели на мир честно и искренне. Он интересовался работой нашего семинара и нашел ее очень разумной. По мнению Фрейда, мы были правы. Он полагал, что была бы достойна сожаления такая позиция, при которой сексуальность не вызвала к себе никакого интереса или будила только ложный интерес. Фрейд любезно согласился помочь нам литературой и, встав на колени перед книжным шкафом, отобрал несколько книг я брошюр. Это были отдельные оттиски "Судеб влечений", "Подсознательного", "Толкование снов", "Психопатология повседневной жизни" и т. д. Фрейд говорил быстро, по-деловому и живо, его движения были естественны, и во всем сквозила ирония. Я пришел робея, а ушел обрадованным и счастливым. Так началась интенсивная 14-летняя работа в психоанализе и для психоанализа. В конце этого периода я хоть и испытал по вине Фрейда тяжелое разочарование, но рад сказать, что оно не привело к ненависти и отторжению. Напротив, сегодня я могу оценить заслуги Фрейда гораздо выше, и оценка эта будет куда точнее, чем тогда, в ученические годы. Я счастлив, что так долго был его учеником, полнотью преданным его делу, и не выступал с какой бы то ни было преждевременной критикой.

Полная преданность делу - первейшая предпосылка духовной независимости. В годы тяжелой орьбы вокруг учения Фрейда я видел, как на сцене появлялись и снова исчезали с нее многочисленные актеры. Одни взлетали подобно кометам, оставаясь лишь многообещающими, но ничего не говорящими. Другие, с трудом пробиваясь через тяжелые проблемы подсознательного и не обладая прозорливостью Фрейда, напоминали кротов. Были и третьи, которые пытались конкурировать с Фрейдом, не понимая, как он резко отличается от представителей обычной академической науки. Четвертые поспешно выхватывали какой-либо фрагмент учения, превращая его в свою профессию. Но если посмотреть объективно, то речь шла не о конкуренции или профессии, а о продолжении громадного открытия. Речь шла не столько о расширении известных знаний, сколько о биологическом и экспериментальном подкреплении теории либидо, и необходимо было быть ответственным за каждый шаг на пути познания, противостоявшего миру опошления и формализма. Было необходимо умение выстоять в одиночку и быть готовым к непризнанию и непопулярности. Сегодня многим в мире этой новой, психобиологической отрасли медицины ясно, что учение о структуре характера, основанное на его анализе, является законным продолжением теории неосознанной душевной жизни. Важнейшим плодом последовательного применения понятия либидо было открытие нового подхода к биогенезу.

История науки представляет собой длинную цепь продолжений, разработок, отклонений от проторенного пути и возвращении на него, воссоздания знания на новой основе, критики иных взглядов, новых отклонений от столбовой дороги и возвращений на нее и создания еще чего-то нового. Это тяжелый и длительный путь. Мы находимся только в начале истории науки, насчитывающей вместе с большими пустыми промежутками всего лишь около 2000 лет. Возраст живого мира исчисляется сотнями тысяч лет, и просуществует он, вероятно, еще не одну сотню тысяч лет. Развитие идет все время вперед, и, в принципе, никогда назад. Темп жизни ускоряется, растет и сложность жизни. Роль ведущего в жизни всегда играла и будет играть честная работа ученых-первопроходцев. Иначе будет лишь то, что