Fuck’ты - [59]

— Вроде да, — я чиркнула зажигалкой, и первые листы покрылись багровым пламенем, внутри которого буквы сливались с белым листом, становящимся пеплом.

Ветер дул в нашу сторону, и горящие обрывки вместе с искрами прилипали к джинсам, они кружились, как стаи снежинок в феврале. Костер медленно затухал. Эта история наконец закончилась.

— Позавтракаем где-нибудь на неделе? — искренне и по-родному спросила Гарнидзе.

— Обязательно!

— Я тебя отвезу, пойдем!

Когда ты выбираешься из самолета, который терпит крушение, ты думаешь о своем парашюте, когда проходит неделя — о тех, кто выжил вместе с тобой. На светофоре она крепко взяла меня за руку — нагретое кольцо коснулось моей кожи.

— Это я тебя заказала. Валиев — это охранник в моем подъезде.

— И во сколько я тебе обошлась? — сменила я милость на гнев.

— Не поверишь, в тысячу. Он должен был только припугнуть, в крайнем случае оставить пару порезов! Ты прости меня, я не думала, что все так обернется!

— Будем считать, что мы квиты! Но завтракать с тобой я не хочу.

— Притворимся, что не знаем друг друга?

— Таня, сходи в церковь! В Вознесенском переулке. Просто помолись за спасение наших душ! Тела мы с тобой спасли, а вот сердце — поставь свечку Богородице и Николаю Угоднику. У нас ничего нет, кроме Бога.

Где-то на том же кладбище Настя шла, держа за руку Алину, они покупали венки с красными гладиолусами и выбирали гранит для памятника, вспоминали и оживляли разговорами свою семью. Настя помогала Алине готовиться к поступлению в филологическую школу в Лондоне, и их не пугал статус филологини и даже фраза: «Девушка-филолог — не филолог. Мужчина-филолог — не мужчина».

Алина — природная блондинка, улыбается своими сапфировыми брекетами и спит в одной кровати с Настей, обнимая плюшевого зайца. Они обе хотели повзрослеть раньше времени, а теперь становятся детьми. И не стесняются смеяться, когда кого-то из них в Рамсторе обнимает огромный заяц, продвигающий батарейки в массы. А я один раз ущипнула его за попу!

Сестру на этот раз принужденно определили в «Клинику Маршака», анализы, сделанные после аварии, показали тетраканнабиол, прометин и метаморфин, вызванные уже не «Коделаком». Сбылась ее мечта — она провела ночь в карцере, быть может, так самая потерянная из нас обретет дом. Я передала ей открытку «Осторожнее с Вашими желаниями, они могут сбыться». Через несколько дней мы собрались на групповую семейную терапию. Было забавно видеть знакомые лица и понимать, что за это время я избавилась от куда большей зависимости — необходимости постоянно врать себе и всем вокруг. Света улыбнулась и принесла огромную кружку чая.

Сестра под воздействием психолога призналась, что придуманная зависимость была ничем другим, как желанием оправдать неудачи и, наконец, узнать, кто такие наркоманы — Кира была ее идолом, это объясняло и маниакальную влюбленность в Марецкого, а он оказался слабым пройдохой, который больше всего боялся за собственный крепкий мускулистый, надо признать, зад.

После моего разговора с Максом он заехал за Кариной для того, чтобы наконец все объяснить, ему бы я не поверила, но он не просчитал, что ей тем более. Он слишком много вынюхал в тот вечер и сел за руль.

Когда Киру нашли, Марецкий занимался с моей сестрой сексом в нетрезвом виде. Он хотел спасти Гарнидзе и отвлечь от себя подозрения и затеял весь сыр-бор. Моя сестра так страстно хотела удержать еще хотя бы на ночь его в своей постели, что согласилась помогать и расставила ловушки. Хотя надо признать — судьба в этой истории сыграла немалую роль.

Мы сидели в комнате Карины, похожей на неплохой номер в трехзвездочном отеле с видом на лес. Она молчала, скукожившись и пряча лицо между плеч.

— Ты убийца, тварь ты последняя! — она набросилась на меня и сжала шею. Двое санитаров схватили ее за руки и оттащили. Она плюнула одному из них в лицо. Я прокашлялась от удушья.

— Ничего вы не понимаете, она же убила его, — она растрепанными волосами махала в мою сторону. — Я же для него собой была готова пожертвовать, а ты его убила, — она рыдала и, как разъяренный стаффордшир, кидалась в мою сторону. Это было оправданно.

Ее силой волокли в привычную сторону — карцер, ноги болтались по полу, а голова склонилась к грудной клетке. И пустые глаза снова наполнились кровью.

Наверное, бородатый старик, творящий нашу историю, тихо произнес: «Это ее кара».

Я подошла к железной двери карцера и почти неслышно начала скрести ногтями, как щенок, — мы в детстве так мирились. Я села на холодный от уныния пол. И поскулила.

— Скажи, что ты не нарочно это сделала, — послышался знакомый голос по ту сторону баррикад.

— Конечно, нет! Просто так получилось. Ни к чему искать виноватых. Мы все заплатили по счетам.

— Когда после похорон ты ему понравилась, я хотела тебе досадить. Я не трахалась с Романовичем, он не ответил ни на одно из моих сообщений.

— Я знаю. Не думай об этом. Все пройдет!

— Любовь не проходит. Вот вы все время тусовались, делали вид начитанных див, цинично оценивали все происходящее. От вас всех воротило. Но вами хотели быть.

Стало противно, ведь каждый из нас был жертвой, но в той же степени и виновником. Так сквозь железную стену меж двух миров к нам пришло понимание и раскаяние. Капли слез текли по обе стороны баррикад и где-то в прощелине перетекали друг в друга.