Фронты - [30]

В таком вот настроении они и прибыли в игорный дом госпожи Снасилкиной-Шестью, т. е. Яйцев и Узкозадов — занимаясь прекрасным полом, а Нахимович — смущаясь этого. Здесь трое друзей заняли сервированный столик и пригласили к себе ветеринара Мерзивляна. Мерзивлян был в сафьяновой косоворотке совсем по-отсосовски и новехоньких галифе. Сегодня он чувствовал себя неожиданно молодым и покрасил шведской хной свою редкую шевелюру. Это подтвердило тайное подозрение судьи Узкозадова в том, что Мерзивлян был гомосексуалистом.

— Ты что, голубой, что ли? — спросил его судья. Однако в зале было шумно, и Мерзивлян вполне мог сделать вид, что не расслышал. Это он и сделал.

Тогда Узкозадов залюбопытствовал еще больше и в перерыве перед очередным вальсом переспросил его снова.

Интерес судьи Узкозадова к сексуальным наклонностям Мерзвлян мог бы показаться странным, но объяснимым. Дело в том, что сам служитель закона в течение многих лет скрывал свои пассивные наклонности, прикидываясь нормальным, активным гомосексуалистом.

Таким образом, судья Узкозадов и ветеринар Мерзивлян условились и через сорок минут оказались на третьем этаже возле меблированной комнаты. Войдя внутрь комнаты и проверив засовы, они погасили все свечи…

На втором этаже продолжалось веселье, когда Узкозадов неожиданно ссыпался по лестнице и вбежал в зал к офицерам, и только там озноб отпустил его. Судья трясущимимся руками закурил турецкую сигарету с фильтра.

"Чуть не провалился, — подумал он. — Совсем забыл о конспирации…" Немного успокоившись, и еле сдерживая отвращение, он пошел к столикам развлекать женщин.

Так уж получилось, дорогой наш читатель, но Узкозадов никогда и не был гомосексуалистом — его притягивало все недозволенное, но он так этого боялся, что так и не стал «голубым». К слову сказать, и знал он об этом совсем мало.

У ветеринара Мерзивляна были болeе точные сведения о гомосексуализме. Он слышал, говорят, даже про СПИД не по наслышке.

"Все пропало, — подумал оставленный в комнате Мерзивлян, — этот подлый Узкозадов меня спровоцировал… Теперь меня посадят, в камеру к мужикам!" Чтобы избежать преследования жандармерии за свои убеждения и наклонности, Мерзивлян повесился на куске простыни, и стал похож на вежливого армянина. Сняли его из петли через две недели, обнаружив Мерзивляна по запаху. В эти комнаты поднимались за ненадобностью очень редко — развратом господа офицеры занимались прямо в банкетных и игральных залах.

Образ ветеринара буквально преследовал судью, но потом он решил выбросить его из головы. Всех поприветствовав, Узкозадов вильнул к креслу, где сидела Машенька, и стремительно увлек ее за портьеру. Такую ошибку мог допустить только судья Узкозадов, который не верил в заразные заболевания, считая их чуть ли не легендой. Например, жалобы Адамсона он объяснял просто чрезмерной дозой пива.

Княжна Машенька в радостном полузабытьи между тем обняла и поцеловала судью в губы, начав, хоть и не торопясь, раздеваться. Глядя на нее, судья стал открывать бутылку шампанского, которое забродило до такой степени, что пробка, вылетев из бутылки, сбила одну из тяжелых люстр. Люстра упала, повергнув на пол судью, судья задом обвалил портьеру. Все увидели Машеньку немного, по пояс, обнаженную, и помятого люстрой Узкозадова, умирающего, но полного достоинства. Радуясь, что никто так и не узнал, что он был гомосексуалистом, судья гордо и мощно пел "Врагу не сдается наш гордый «Варяг», а также "Боже, царя храни" на тот же мотив.

Заслышав песню, ротмистр Яйцев вскочил на стол и выхватил саблю. С криком "Даешь!" он махал ею в разные стороны, сбивая при этом дюжину хрустальных подвесок с другой люстры. Одна из подвесок угодила ротмистру прямо в голову, но он не помер, как Узкозадов, хотя все надеялись именно на это. Голова ротмистра Яйцева была прочна, сродни мраморному стульчику.

Между тем судья Узкозадов допел с Яйцевым государственный гимн и скончался под оглушительные рыдания княжны Марии- Терезы.

В этот скорбный момент двери залы распахнулись настежь и всем предстал пьяный в апокалиптический дребезан поручик Адамсон. Штаны его были запачканы на ветру, также как и мундир, застегнутый на спине.

Ведомый слухами, что в игорном доме объявился покойный авангардист Блин, Адамсон тщательно осмотрел залу и вынужден был признать, что Блин оказался все же покойным.

Ничуть от этого не растерявшись, опрокидывая столики, Адамсон нашел ротмистра Яйцева и стал вдалбливать в его голову анекдот о двух евреях, придуманный третим евреем (возможно, самим Адамсоном).

Яйцев все еще стоял на столе и отпихивал Адамсона ногами и ощупывал свою распухшую, как жестяная консерва, голову, переживая таким образом почти смертельный удар.

— Ну вот, а тут приходит жена… — настойчиво продолжал Адамсон, не замечая невнимания ротмистра и явно что-то перепутав.

— Дурак вы, ваше благородие! При чем тут жена? — встрял вездесущный адмирал Нахимович.

— Не мешай, скотина! — прикрикнул на отставного поручик Адамсон. — Иди лучше смотри в Устав! Импотент!

Адмирал обиделся и пересел за дальний столик. Оттуда ему было все равно хорошо видно, как из зала выносят труп судьи Узкозадова.