Фридрих Ницше. Борец против своего времени - [4]

Во многих сочинениях Ницше задается вопросом относительно ценности истины. В самой бесстрашной форме поставлен он в его книге «По ту сторону добра и зла». «Воля к истине, которая еще соблазнит нас на множество рискованных поступков, эта знаменитая «правдивость», о которой почтительно рассуждали до сих пор все философы — что за вопросы поставила перед нами эта воля к истине! Что за диковинные скверные сомнительные вопросы! Это продолжается с давних времен, и все же сдается, что все это началось лишь теперь. Что удивительного в том, что под конец мы делаемся недоверчивыми, теряем терпение, нетерпливо поглядываем вокруг? Что в свою очередь выучиваемся у этого сфинкса постановке вопросов? Кто, собственно, ставит здесь перед нами вопросы? Что, собственно, в нас устремляется «к истине»? В самом деле, мы надолго задержались перед вопросом о причине этой воли, пока, наконец, мы не замерли совершенно перед еще более капитальным вопросом. Мы спросили о ценности этой воли. Предположим, мы желаем правды; но почему же нам не предпочтительнее неправда?»{7}

Это мысль, которую вряд ли можно превзойти в отваге. Только сравнив с ней то, что говорит о стремлении к истине другой «мечтатель и любитель загадок» Иоганн Готлиб Фихте, мы видим, из каких подспудных глубин человеческой природы извлекает Ницше свои представления. «Я призван, — говорит Фихте, — поручиться за истину; моя жизнь, моя судьба не значат ничего; от следствий же моей жизни зависит бесконечно много. Я — жрец истины; я состою у нее на службе; я принял на себя обязательство сделать для нее все, ни перед чем не остановиться ради нее и все для нее претерпеть» (Фихте, лекции «О предназначении ученого», лекция 4–я). В этих словах выразилось все отношение к истине, характерное для благороднейших умов западной культуры Нового времени. Рядом с приведенным высказыванием Ницше они представляются поверхностными. На них можно возразить: а не может ли случиться так, что неправда обладает более ценными для жизни последствиями, нежели правда? Вовсе ли исключено, что истина наносит жизни вред? Задавался ли этим вопросом Фихте? Задавались ли им прочие, давшие «свидетельство об истине»?

А вот Ницше такие вопросы ставил. И он полагает, что ясность с ними может быть достигнута лишь тогда, когда мы станем рассматривать стремление к истине не как некий рассудочный конструкт, а будем отыскивать инстинкты, порождающие такое стремление. Ибо вполне возможно, что инстинкты эти пользуются истиной лишь как средством для достижения чего‑то такого, что стоит выше истины. Так вот, Ницше, после того, как он «достаточно долго заглядывал между строк в трактаты философов, внимательно следил за их руками», приходит к такому мнению: «По большей части сознательное мышление философа исподволь определяется его инстинктами и оказывается вынужденным следовать вполне определенными маршрутами». Философы полагают, что подлинным побудительным мотивом их деятельности является стремление к истине. Они думают так, поскольку не в состоянии добраться до глубинной основы человеческой натуры. На самом же деле стремление к истине направляется волей к власти. С помощью истины возрастают мощь и жизненная наполненность личности. Сознательное мышление философа придерживается мнения: его конечной целью является познание истины; бессознательный же инстинкт, который и движет мышлением, устремляется споспешествовать жизни. Для этого инстинкта «ложность суждения ни в коей мере не есть возражение против суждения»; значимым для него оказывается лишь один вопрос: «Насколько он помогает жизни и способствует ее поддержанию, насколько он сохраняет вид, а, возможно, даже и порождает его» («По ту сторону добра и зла», § 3 и 4).

«Воля к истине» — вот как зовется для вас, о мудрейшие, то, что гонит вас вперед и вас воспламеняет?

Воля к мыслимости всего сущего — вот как именую вашу волю я!

Все сущее вы желаете перво–наперво сделать мыслимым, ибо вы с основательным недоверием ставите под сомнение его мыслимость уже теперь.

Однако оно должно к вам подстроиться и перед вами склониться! Того желает ваша Воля. Она должна сделаться без задоринки — и подчиненной духу, в качестве его зеркала и точной копии. Вот она, о мудрейшие, вся ваша воля в качестве воли к власти…» («Заратустра», 2–я часть, «О самопреодолении»).

Истина призвана покорить мир духу и тем самым послужить жизни. О ценности истины можно говорить исключительно как об условии жизни. Однако нельзя ли пойти дальше и спросить: в чем ценность самой жизни? По мнению Ницше такой вопрос невозможен. То, что все живущее намерено жить столь могучей, столь наполненной жизнью, как это вообще возможно, воспринимается им как факт, насчет которого он уже не размышляет. Жизненные инстинкты не задаются вопросом о ценности жизни. Они спрашивают лишь о том, какие имеются средства для того, чтобы повысить мощь их носителя. «В конечном счете высказывания, ценностные высказывания в отношении жизни, будь то за нее или же против, ни в коем случае не могут быть истинными. Они чего‑то стоят исключительно в качестве симптомов, и учитывать их следует лишь как симптомы, сами же по себе такие суждения — полная глупость. А всего‑то лишь и нужно попытаться постигнуть ту поразительную «тонкость», что ценность жизни не может быть измерена. Живущий неспособен на это потому, что он — сторона в споре, более того — предмет спора, а не судья; мертвый же неспособен уже в силу иных причин. Когда философ склонен усматривать проблему в ценности жизни, это уже можно поставить ему в упрек, как повод усомниться в его мудрости, знак недалекости.» («Сумерки богов», «Проблема Сократа».) Вопрос о ценности жизни существует лишь для имеющего прорехи в образовании, больного индивидуума. Тот, кто развит всесторонне, живет ни о чем не спрашивая — настолько, насколько того стоит его жизнь.