Фридрих II Гогенштауфен - [17]

…Кроме того, ему присуще королевское достоинство, он способен повелевать. Его лик исполнен изящной красоты с ясным лбом и с еще более лучезарной веселостью в глазах — смотреть на него доставляет удовольствие. Король полон проницательности и учености, а если он выказывает неподобающее и неуместное поведение, сие является не свойством его натуры, а лишь привычкой к грубому обхождению (наследие времени Каппароне).

Но природный дар короля — стремиться к совершенству — постепенно сменит те неприличия на достойное поведение. Однако он недоступен для увещеваний, а следует только устремлениям собственной свободной воли и считает, судя по всему, позорным положение несовершеннолетнего, когда окружающие воспринимают его как ребенка, а не как короля; скорее всего он сбросит любую опеку и, получив свободу, часто будет преступать меру дозволенного королю; и всеобщая молва об этом сможет уменьшить благоговение перед величеством.

Еще не успев стать мужчиной, он щедро наделен знаниями, опережающими его возраст, и обнаруживает дар мудрости. Поэтому, говоря о том, сколько ему лет, нельзя просто считать года и ожидать времени зрелости, ибо по знаниям он уже мужчина, а по величию — властелин».

Примечательная и тонкая характеристика, которую нельзя игнорировать, как похвалу придворного льстеца: на протяжении жизни Фридрих удивительным образом проявил упомянутые здесь таланты и склонности характера, как положительные, так и отрицательные.

После катастрофы в Парме в 1208 году пятнадцатилетний юноша проскакал огромное расстояние от пылающего лагеря Виктория до Борго-Сан-Домино и далее до Кремоны, куда он прибыл поздней ночью, с рассвета находясь в седле и «совершенно не упав духом», как уверяет летописец.

Его неистовый гнев при известии о событиях в Витербо описывает кардинал Райнер Витербоский: «Подобно львице, у которой отобрали детеныша, и медведице, у которой похитили медвежат, он вспылил. Словно ураган, бушующий в ночи, он поспешил, охваченный пламенем гнева, на уничтожение города, как простой гонец, без всякой королевской пышности. Король прискакал на красном коне, дабы лишить эту землю мира…» «Однажды в воскресенье, — пишет Э. Канторович, — войска императора приступили к штурму… Император лично возглавил одно из подразделений… Несмотря на ожесточенную атаку, император в гневе спрыгнул с коня и, схватив острый меч, устремился вперед».

Пятидесятилетний мужчина реагирует именно так, как наш автор письма описывает двенадцатилетнего подростка: «Затем он выхватывает меч и приходит в дикую ярость, как будто хочет вонзить его в противника».

Когда автор письма вспоминает о жестоком обхождении с королем и размышляет о том, что свобода, которую тот получит, часто будет выходить за рамки дозволенного, то мы можем видеть пример, подтверждающий это предположение, в одном из эпизодов войны с сарацинами в 1222 году. Фридрих осадил главную крепость сарацин Ято. Его противник, эмир Ибн-Аббад, вместе с двумя сыновьями поспешил покориться императору и просить у него пощады. Император, разгневанный мятежным эмиром, своим поведением заставляет вспомнить приступы ярости царственного ребенка.

Эмир вошел в шатер императора и бросился ему в ноги. Император, увидев его, так сильно пнул эмира, что разорвал ему весь бок острой шпорой. А спустя две недели приказал повесить эмира и его сыновей как бунтовщиков. Внимательный автор письма справедливо увидел и отметил черты характера императора.

Матримониальные планы

После того как папа совместно с канцлером Вальтером фон Пальярой вернул свободу Фридриху, двенадцатилетнего мальчика решили использовать в планах брачной политики папы: Фридриху предложили брак с арагонским королевским домом — таким же вассалом папы, как Фридрих в Сицилии. Еще в 1202 году велись переговоры о брачном союзе с арагонской принцессой Санчей, но тогда никакого результата не достигли.

Теперь же, в 1208 году, переговоры возобновились. В супруги Фридриху наметили двадцатипятилетнюю арагонскую принцессу Констанцию, вдову умершего в 1204 году короля Эммериха Венгерского. Папа потратил немало усилий, пытаясь уговорить четырнадцатилетнего Фридриха на брак с женщиной намного старше его. Исход дела решило обещание короля Арагона выставить в брачном контракте пятьсот арагонских рыцарей. Тогда Фридрих согласился. Он женился не на женщине, а на боевом потенциале в пятьсот кирасиров, надеясь с их помощью освободить собственное королевство, раздираемое множеством группировок, от сарацин, мятежных баронов и мародерствующих немцев.

Папе пришлось постараться, убеждая и своего арагонского ленника, короля Петра II (1196—1213 гг.), в правильности брака между четырнадцатилетним подростком и двадцатипятилетней вдовой. Он писал королю Арагона: «Твое королевское высочество, конечно, знает, что Мы уже заключили договор с Твоей матерью об обстоятельствах брака Твоей сестры и Нашего во Христе возлюбленного сына Фридриха, величественного короля Сицилии, и часто напоминали Тебе об этом в Наших письмах…

Какое небрежение отговаривает Тебя от свершения обещающего счастье союза? Почему Ты переносишь сегодняшнее счастье на завтра? Нет оснований лишать Твою сестру столь великолепного замужества.