Фрейлина Её величества. «Дневник» и воспоминания Анны Вырубовой - [67]

Ночью подъехали к Гельсингфорсу. Всех остальных спутников Антонов отправил под конвоем, меня же и сестру он повел в лазарет находившийся на станции. Санитары на носилках понесли меня на пятый этаж. Сестра финка, очень милая, уложила меня в постель, дала лекарство, но через полчаса поднялась суматоха, пришел караул с «Петропавловска», матросы, похожие на разбойников, с штыками на винтовках, какие то делегаты из комитета, требуя, чтобы меня перевезли на «Полярную Звезду» к остальным заключенным. Антонов с ними сердито спорил, но ему пришлось сдаться.

Я спустилась вниз на костылях среди возбужденной толпы матросов. Антонов шел возле меня, все время их уговаривая. На площади перед вокзалом тысяч шестнадцать народу, — и надо было среди них добраться до автомобиля. Ужас слышать безумные крики людей требующих вашей крови… Я уверенная, что меня растерзают, чувствовала себя как заяц загнанный собаками. Антонов посадил меня и сестру в автомобиль и мы начали медленно двигаться сквозь неистовавшую толпу. «Царская наперсница, дочь Романовых. Иди пешком по камням…» — кричали обезумевшие голоса.

На набережной остановились, пришлось лезть по плоту, доскам и, наконец, по отвесному трапу. Спустились на яхту «Полярная Звезда», с которой связано у меня столько дорогих воспоминаний о плаваниях по этим же водам с Их Величествами… Яхта перешла, как и все достояние Государя, в руки Врем. Правительства и на ней заседал «Центробалт». В заплеванной, загаженной и накуренной каюте нельзя было узнать чудную столовую Их Величеств. За теми же столами сидело человек сто «правителей», — грязных, озверелых матросов. Решались вопросы и судьба разоренного флота и бедной России.

Пять суток, которые я пережила на яхте, я целый день слышала, как происходили эти заседания и говорились «умные» речи. В трюме все было переполнено паразитами; день и ночь горела электрическая лампочка, так как все это помещение было под водой. Никогда не забуду первой ночи. У дверей поставили караул с «Петропавловска», те же матросы с лезвиями на винтовках и всю ночь разговор между ними шел о том, каким образом с нами покончить, как меня перерезать вдоль и поперек, чтобы потом выбросить через люк, и с кого начать, — с женщин, или со стариков. Всю ночь Антонов сидел у стола, разговаривая то с тем, то с другим; когда караул гнал его спать, он отказывался, говоря, что исполняет при нас обязанности комиссара и не имеет права спать. Когда караул сменила команда с «Гангута», Антонов ушел и я больше никогда его не видала. Вернувшись на свой корабль, матросы с «Петропавловска» убили всех своих офицеров…

Так провели мы пять суток. Когда нас перевели в крепость, то я заметила, что стала седая. Нас выводили на полчаса на верхнюю палубу, я садилась возле рубки, где так часто сидела с Государыней и где каждый уголок был памятен мне. На этом же месте пять лет тому назад я снимала Императрицу-Мать вместе с Государем и её японскими собачками в день именин Государыни; какая чистота была тогда на яхте, а теперь! Под крики ораторов Центробалта сидели мы, ожидая нашей участи. Кормили нас хорошо: нам приносили мясо, суп, много хлеба и чай. На второй вечер был митинг на площади около «Полярной Звезды» по поводу нас. Толпа требовала самосуда, ворвались делегаты на яхту, обходили наши конуры и нашли, что мы слишком хорошо содержимся. Мыться не было возможности среди матросов. Набрела на двух земляков из нашего села Рождествена… Они говорили, что если бы знали, что это наша Анна Александровна, то как-нибудь похлопотали бы, но теперь ничего нельзя было сделать. Раз вечером я нашла у себя в каюте безграмотно написанное письмецо, которое сообщало, что нас поведут и крепость или тюрьму и что пишущий жалеет меня.

Наконец, 30-го августа вечером пришли к нам Островский (начальник охраны) юноша лет 18-ти с злыми глазами и наглым выражением и члены совета и объявили, что все арестованные отправляются в тюрьму в Свеаборгскую крепость, сопровождающие же их по собственному желанию, могут быть свободны. Я кинулась к сестре, умоляя ее не оставлять меня, но она на отрез отказалась. «Я принес Вам манифест — вы свободны», — объявил он сестре, Решетникову и двум женщинам, сопровождавшим доктора Бадмаева. Одна из них, странная стриженная барышня с подведенными глазами, Эрика, называла себя гувернанткой маленькой Аиды. Островский, бритый, в шведской куртке и фуражке защитного цвета, насмехался: «Конечно, я понимаю ходить за больными, — говорил он, но не за такой женщиной, как Вырубова». Вокруг поднялся наглый хохот. «Да кроме того, их вероятно, скоро убьют…». Но стриженная барышня, оставляя маленькую Аиду, объявила: «Я еду с доктором Бадмаевым». Потом, подойдя ко мне, она шепнула: «Хотя я вас не знаю, я буду за вами ходить».

Я передала сестре несколько золотых вещей и просила ее передать последний привет родителям.

Крепость Свеаборг расположена на нескольких маленьких островах в заливе Гельсингфорса.

Причалили к острову и пошли пешком в гору. Налево, окруженный зеленью, высился белый собор, направо за гауптвахтой — одноэтажное каменное здание, куда нас повели. Принял нас молоденький офицер, окружили грязные солдаты. По узкому, вонючему коридорчику, по обе стороны были двери в крошечные грязные камеры. Меня и Эрику втолкнули в одну из них и заперли.