Фрейлина Её величества. «Дневник» и воспоминания Анны Вырубовой - [65]

Комендант, узнав, что у меня есть походная церковь в лазарете, обратился ко мне с просьбою, позволить отслужить обедню дли всех заключенных. Самое большое желание офицеров было причаститься Св. Таин. Обедня совпала с днем моего рождения 16 июля. Все эти обреченные несчастные, замученные в тюрьмах люди простояли всю обедню на коленях; многие неудержимо рыдали, плакала и я, стоя в уголку. Закрыв глаза, прислушивалась к кроткому голосу священника и стройному пению солдат.

Комендант Наджаров обращался со всеми заключенными предупредительно и любезно, но был большой кутила. Он держал беговых лошадей, которых по вечерам проезжал мимо наших окон. Он ладил с солдатами и умел отстранять неприятности. Впрочем, он не стеснялся требовать с меня и с других большие суммы денег «в долг». Трудно об этом говорить, когда я видела много добра, но таковы были нравы и привычки многих русских людей и нечего удивляться, что случилось все то, что теперь мы переживаем.

Я начала поправляться. Весь день я просиживала у открытого окна. Но я долго не могла привыкнуть разговаривать и меня страшно это утомляло. К вечеру я очень нервничала: мне все казалось, что приедут за мной стрелки из крепости и я просила, чтобы дозволили девушке спать в одной комнате со иной. Сестры милосердия моего лазарета ночевали со мной. Спали они бедные на полу на матраце, чередуясь.

Свиданья были разрешены по 4 часа в день. Сидела с родителями без посторонних свидетелей и говорила без умолку; мне привезли одежду, книги и многое множество цветов. Узнала я о полном разгроме нашей армии и о шатком положении пресловутого Временного Правительства. Что ожидало бедную родину, никто не знал. Мои дорогие друзья в Царском были еще живы в здоровы, но терпели ежедневно оскорбленья от палачей, которые окружали их. Об июльской революции знаю меньше, чем те, кто был в то время на воле. Но какие ужасные дни пережили и мы заключенные. В карауле поговаривали, что будет восстание большевиков.

Ночью 3 июля из казарм Саперного полка за церковью Космы в Дамиана, раздались дикие крики: «товарищи, к вооруженному восстанию!..» В одну минуту солдаты сбежались со всех сторон, с винтовками, кричали, пели какие то песни, откуда-то послышались выстрелы, загремела музыка. Дрожа от волнения и страха, я стояла у окна с горничной и солдатом из караула с георгиевской медалью.

Никто эту ночь не спал; бедные морские офицеры ходили, как звери в клетке, взад и вперед. Всех нас предупредили не оставаться в наших комнатах, так как опасались обстрела дома. По нашей улице шествовали все процессии матросов и полки с Красной Горки, направляясь к Таврическому Дворцу. Чувствовалось что-то страшное и стихийное: тысячами шли они, пыльные, усталые, с озверелыми, ужасными лицами, несли огромные красные плакаты с надписями: «Долой Временное Правительство! Долой войну!» и т. д. Матросы, часто вместе с женщинами, ехали на грузовых автомобилях, с поднятыми на прицел винтовками. Наш караульный начальник объявил, что все на стороне большевиков.

Комендант показал себя молодцом: караул хотел его арестовать, но он просидел с ними двое суток, и, в конце концов, склонил всех на свою сторону. Я все время сидела в коридорчике с генералом Беляевым. Нервно больной, он трясся, как лист, и мне же, которая боялась одной спать в комнате, приходилось все время его успокаивать. Изнемогая от усталости, на вторую ночь, я прилегла, пока генерал сторожил у окна. Доктор Манухин несколько раз посетил меня, но в эти дни он опасался приехать. Руднев приезжал ко мне с допросами, и раз был Петроградский прокурор Коринский, который сказал, что есть надежда на мое скорое полное освобождение.

24-го июля пришла телеграмма из прокуратуры, чтобы кто-нибудь из моих родных приехал за получением бумаги на мое освобождение. Родители уехали в Терриоки. Целый день я ожидала дядю Гришу, — на него была единственная надежда. Как я волновалась! Наконец на углу показался извозчик, на котором ехал дядя, издали махая бумагой. Вбежав в комнату, он обнял меня со словами: «Ты свободна!..» Я заплакала… Прибежали арестованные, солдаты, горничные: жали мне руки, связывали узлы с моими пожитками Караульный начальник сам свел меня под руку по лестнице, — усадили меня на извозчика и мы поехали мимо церкви Косьмы и Дамиана в квартиру дяди. Поднялись на верх: маленькая столовая, накрытый стол — точно во сне…. После тюрьмы лишь немного привыкаешь к свободе: воля как бы убита, даже трудно пройти в соседнюю комнату… все как-будто надо у кого-то просить позволения… Но какое необъяснимое счастье — свобода… Какая радость эти первые дни двигаться по комнатам, сидеть на балкончике, смотреть на проходящую и проезжающую публику.

В Царское не смела ехать. От верного Берчика узнала, как обыскивали мой домик, как Временное Правительство предлагало ему 10 тысяч рублей, лишь бы он наговорил гадости на меня и на Государыню; но он, прослуживший 40 лет в нашей семье, отказался, и его посадили в тюрьму, где он просидел целый месяц. Во время первого обыска срывали у меня в комнате ковры, подняли пол, ища «подземный ход в дворец» и секретные телеграфные провода в Берлин. Искали «канцелярию Вырубовой» и ничего не найдя, ужасно досадовали. Но главное, чего они искали, — это винные погреба и никак не могли поверить что у меня нет вина. Обыскав все, они потребовали, чтобы моя кухарка приготовила им ужин и уехали, увезя в карманах все, что могли найти поценней.