Фрейлина Её величества. «Дневник» и воспоминания Анны Вырубовой - [23]
Все это она рассказала сквозь слезы, умоляя:
— Спаси, спаси Маму!
Причем говорила: если для здоровья Мамы это нужно, то она сознается. Пусть ее казнят, все равно, — только бы Мама была жива.
Я успокоила ее, как могла. Взяла с неё слово, что она никогда больше ничего подобного не сделает. И сказала ей, что об этом никто не должен знать, так как Маме будет тяжело её лишиться: она не только камеристка Мамы, но и её лучший друг. Мама выросла на её руках.
И все же у меня в душе большая горечь против неё. Если друзья там беспощадны в борьбе со старцем, то чего уж ждать от врагов!
9 июля.
Была у старца. Все в общем рассказала ему, не называя Зинотти. Звала его приехать, повидать Маму. Она бродит, как тень.
— Пугали, — говорит, — мной пугали! Это не дьявол, а люди… Сделаю, чтоб то страшное, ночное позабыла! Сделаю! Все будет хорошо, пока я с ней!
Был у Мамы. Оставался с ней больше часу. Когда ушел, я пришла к Маме. Тихая, спокойная. Спрашивает:
— А что со мной было? Отчего Папа так волнуется за мое здоровье?
О, святой старец! Ты исцелил ее! Она все забыла![144]
4 июля.
Мама все забыла. А старец не забыл. Он только умеет скрывать, если его что мучает.
Был у меня, заходила Великая Княжна Ольга[145]. Старец ей читал, вернее, рассказывал житие святых. Пели песни. В это время зашла Зинотти. Позвала Великую Княжну Ольгу. Она вышла. Ушла. Вскоре уехала. А Зинотти зашла ко мне, передала от Мамы книгу (я больна, второй день не выхожу). Когда Зинотти зашла, старец отошел к окну. Играл с Бэби[146]. Потом вдруг повернулся, подскочил (именно подскочил) к Зинотти и, глядя в упор в её глаза, сказал:
— А ты, совушка, не пугай Маму! Слышишь, не пугай! А то я тебя пугну! Вон, поганая!
Зинотти сразу растерялась. Она плохо понимает по-русски. Но, очевидно, старца поняла. Побледнела и, кланяясь, вышла.
Когда она ушла, я стала целовать руки святого старца.
Как узнал? Откуда узнал?
Он, точно отвечая на мой вопрос, сказал:
— Я, вот, с того часу, как ты сказала, все думая: кто бы такое придумать мог? Понял сразу, что баба. Уж очень больно ущемить хотела… По-бабьи это… Да вот, не мог придумать. Татищева?[147] Так нет, та и стерва, и трусиха. Да и какая ей корысть в петлю лезть?.. Думал, от Гневной, — так где взять такого верного человека?… Об этой гадюке позабыл. Не мог думать. Знаю, что уж очень она Маму бережет… А тут, как она вошла, — меня точно ударило! Осенило. Она, она, проклятая!
Я в слезах во всем созналась старцу.
Он меня успокоил:
— Ложь во спасение. Это хорошо. Это Богу хорошо!
Когда он ушел, я в первый раз за все это время облегченно вздохнула. Меня избавила мысль, что я скрыла от старца его врага.
15 июня — 11.
Меня поражает то, как этот человек, без особых знаний, без придумочек, только по наитию, познает истину. А вышла история поразительная.
Епископ Гермоген с Илиодором и компанией были одурачены — вернее же, — сами хотели одурачить Маму и Папу. И в эту историю запутали, еще в.к. Елизавету Федоровну. Они все знают, что Папа (даже более Мамы) дорожит образом Казанской Богоматери.[148] Для этого рассказывают про какого-то плута-богоненавистника[149]. Он из тюрьмы прислан слезничать, что он, мол, виноват в похищении образа Казанской Богоматери, и что, если его выпустят на волю и куда-то повезут, то он отыщет спрятанную икону. В. к. Елизавета Федоровна расчувствовалась и уже пошла петь акафисты. А тот жулик ее, как младенца, опутал. Она легко поддается обману. А епископу Гермогену и компании это было нужно, чтобы вернуть себе внимание Папы и Мамы. А когда об этом узнал старец, то телеграфно сообщил Маме:[150]
«Все врут. Иконы нет. Григорий.»
И это он понял не умом, а высшим чутьем.
7 мая.
Была у меня Варечка[151]. Прелестная девочка. В ней что-то есть от отца. Удивительные глаза. Та же лучистость и глубина. И когда смеется — такая же мужицкая хитрость. Ее трудно называть красивой, но очень интересна. Жалуется:
— Нет житья от подруг: отвернусь — слышу в спину: «Мужичка! Навозом пахнет! Капустой несет!», а повернусь к ним — либо сторонятся, либо льстят. А одна, — (это, очевидно, так прямо и сказано), — говорит: «Счастливая ты, Варя! Твой отец все может сделать! Что бы ты ни попросила — все тебе дадут». Потом добавила: «Поэтому Мамочка[152] сказала: «Ее, пожалуйста, не трогайте, — (это меня), — а то всех нас разнесут… Потому что — правая рука царицы!» И оттого ко мне все так странно относятся. А главное — ненавидят. А что я им сделала? Когда Дима[153] принес конфеты, я всех обделяла. И одна из медвежат[154] говорит: «Подлиза!» Все зашикали, запугали. Она вечером прибежала извиняться и так вся дрожала: «Не сердись, не говори Злюке[155], а то она скажет Мамочке, и моего папу ушлют!» Я ее с трудом успокоила.
Но откуда, почему такое отношение? Уж лучше бы я, как Митя, ела дома колтунки[156]. И была бы, как он. А то — среди мужиков «барышня», среди барышень «мужичка». Никто к себе не допускает!
Жалко девочку.
9 мая — 9.
Теперь понимаю, откуда ветер дует. Это …
