Фрейлина - [26]

— Они хотят ее сжечь! — в ужасе воскликнула Гвинет.

— Видимо, ее осудили за колдовство или за ересь, — предположил Рован.

Гвинет взглянула на него, и ее огромные золотистые глаза были полны гнева.

— Вы верите в такие глупости? — спросила она.

— Я полагаю, что даже ваша драгоценная королева верит в них, — мягким тоном ответил он.

— Но… ее проверяли здесь, не в Эдинбурге? По какому закону? Чей это закон?

— Осмелюсь сказать — местный.

— Тогда вы должны остановить их.

Рован не знал, что бы он сделал, если бы с ним не было Гвинет. Его часто поражала жестокость шотландских законов. Подростком он видел, как в Эдинбурге повесили молодого мужчину всего лишь за кражу бараньей ноги. Тогда его отец печально сказал ему, что таков закон и он не может остановить казнь.

Рован не верил ни в какие предрассудки, не верил и в то, что у некоторых женщин бывает дурной глаз. И если быть честным как перед Богом, он, конечно, не верил, что человек может заключить договор с дьяволом. Но все же существуют законы…

— Сделайте что-нибудь! Рован, пожалуйста! Они сейчас зажгут огонь! — кричала Гвинет.

— Стойте, наблюдайте и будьте наготове, — приказал Рован Гевину, начальнику их охраны.

Тут Рован понял, что Гвинет в первый раз назвала его по имени и в ее глазах при этом была одна лишь искренняя мольба. «Чувство, — подумал он. — Чувства губят нас всех».

Он пришпорил коня, с властным видом проехал через толпу, остановился перед служителями церкви и гневно спросил:

— Что это за насмешка над правосудием? Какое у вас право выносить смертный приговор?

Как он и надеялся, по цветам его одежды и по размеру и породистой внешности коня эти люди поняли, что он близок к королевской семье. Большинство собравшихся молча отступили, но одетый в черное священник подошел к нему:

— Милорд, я священник здешней церкви. Эта женщина допрошена должным образом и признана виновной.

— Допрошена должным образом? А какой здесь у вас суд? Он разрешен королевой? — спросил Рован.

— Это было местное дело.

Рован огляделся. Толпа молчала. Были слышны только тихие всхлипы: это плакала молодая женщина на костре.

— Отвяжите ее, — спокойным голосом приказал он.

— Но… ее же допросили.

— Допросил неподходящий суд. Дорогой мой, в делах, касающихся жизни и смерти, вы и по предписаниям закона, и по велению совести должны обращаться к более высокой власти. И вы это, конечно, знаете.

Пастор внимательней посмотрел на Рована, обратил внимание на цвет его одежды и его вооруженных охранников и немного отступил назад.

— Не вы ли Рован Грэм, лорд Дальних Островов? — с тревогой спросил он.

— Да, это я. И я служу Стюартам, королям Шотландии, которым присягал.

— То есть француженке из рода Стюартов?

— Шотландской королеве. И я долго был рядом с Джеймсом Стюартом, графом Маром, верховным законодателем пашей страны, который был нашим регентом после того, как умерла мать королевы.

Из толпы вышла коренастая женщина средних лет. Несмотря на ее сурово выставленный вперед подбородок и сжатые челюсти, Рован почувствовал к ней жалость. Одежда на ней была поношенная. Похоже, она была озлоблена потому, что в ее жизни слишком мало было радости.

— Вы не понимаете, великий лорд. Она посмотрела на меня. Лайза Даф посмотрела на меня и сглазила, а на следующий день моя свинья умерла.

Один из мужчин набрался мужества и присоединился к ней.

— Мой ребенок начал кашлять после того, как Лайза Даф посмотрела на меня.

— Разве больше никто на вас не смотрел? — резко спросил Рован. — Добрые люди! Жить человеку или нет, решает Бог. Или вы так легко поверили, что имеете право, не обратившись к самой высокой власти в стране, приговаривать любого человека к такой ужасной смерти оттого, что с вами случилось несчастье?

Он опустил руку в свою дорожную сумку (кожаную и с мехом снаружи, какую носили горцы). Нашел в ней несколько золотых монет и бросил их двум жалобщикам.

— Ты купи себе новых свиней, — обратился он к озлобленной жизнью матери семейства. — А для тебя, — обратился он к мужчине, — может быть, найдется лекарство, и ты сможешь его купить.

Оба протянули руки к монетам и жадно схватили их. Пастор в это время пристально смотрел на него.

Гвинет подъехала к ним, также настороженно взглянула на пастора с высоты своего коня, а потом повернулась к Ровану и сказала:

— Ей нельзя оставаться здесь. Если ее здесь так презирают, то они возьмут ваше золото, а завтра снова допросят ее, и мы только отсрочим ее казнь.

Она была права.

Рован снова взглянул на пастора:

— Я отвезу эту женщину, Лайзу Даф, в мое поместье. Там она может служить в моем хозяйстве. Если мы обнаружим, что ваши обвинения правдивы, ее отвезут в Эдинбург, где она предстанет перед судом, имеющим на это полномочия.

Он не был уверен, что последняя фраза была нужна: было похоже, что его золото и высокое положение настроили этих людей в его пользу.

— Это предложение звучит честно и убедительно. Она больше не будет мучить жителей этой деревни, — сказал священник.

— Пусть ее сведут вниз, и сейчас же! — скомандовал Рован.

— И еще, — добавила Гвинет, — пусть ей дадут одежду, подходящую для дороги. Кроме того, по-моему, нам будет нужна лошадь.