Фрейд и Льюис. Дебаты о Боге - [77]
Когда Фрейду было шестьдесят четыре, умерла его молодая красавица-дочь. Всего у него было шестеро детей – трое сыновей и трое дочерей, – но больше всех он любил свою дочь Софию. В 1912 году она вышла замуж. София с мужем прожили восемь лет в Гамбурге, а затем она внезапно заболела гриппом. «Вчера утром наша дорогая и любимая София умерла»[520], – писал Фрейд матери 26 января 1920 года. Он объяснял, что Марта, его жена, слишком расстроена, чтобы «совершить это путешествие, и в любом случае она бы не застала Софи живой. Впервые мы видим смерть нашего ребенка». Месяц спустя в письме к швейцарскому психиатру Людвигу Бинсвангеру Фрейд говорит о том, что ни он, ни его жена «не способны смириться с тем фактом, что дети умирают раньше родителей»[521]. Быть может, Фрейд так и не пришел в себя после этой потери. Десять лет спустя он начинает письмо к Бинсвангеру такими словами: «Сегодня моей умершей дочери было бы тридцать шесть»[522]. В другом письме он говорит: «Я глубоко нерелигиозный человек, мне абсолютно некого обвинять, и я не знаю такого места, куда можно было бы направить жалобу. В недрах души я могу найти чувство глубокой нарциссической травмы, для которой нет исцеления»[523].
Три года спустя Фрейд пережил еще одну потерю близкого – умер сын Софи, которому на момент смерти матери был год. Смерть этого ребенка вызвала самую сильную реакцию Фрейда. «Мы привезли сюда из Гамбурга младшего сына Софи Гейнеле, которому исполнилось четыре с половиной. Это очаровательный малыш, и я понял, что никогда не любил ни одного человека, тем более ребенка, так сильно», – писал Фрейд друзьям. Он приехал в Вену в семью Фрейдов, потому что в Гамбурге врачи были недостаточно хороши. «Две недели назад мальчик заболел снова, температура поднялась до тридцати девяти, появились головные боли, и наконец стало ясно, что у него милиарный туберкулез, то есть ребенок обречен. Сейчас он в коме с парезом <…> врачи говорят, что он может прожить неделю или дольше, но выздоровление в этом случае нежелательно». И Фрейд перестает сдерживать печаль: «Думаю, я никогда в жизни не переживал такой тоски; быть может, моя собственная болезнь внесла свой вклад в пережитое потрясение. Я работаю из чистой необходимости, а по сути все потеряло для меня смысл[524]. Я не вижу никакой радости в жизни[525]». Фрейд пишет отцу Гейнеле: «Когда я оплакивал смерть мальчика, это были самые черные дни всей моей жизни. Теперь я хотя бы могу думать о нем спокойно и говорить о нем без слез». Он снова признается в том, что ничто не может дать ему утешения: «Меня утешает только одно – что я, в силу моего возраста, все равно бы не был свидетелем многих дней его жизни». Джонс утверждает, что Фрейд, насколько знают биографы, плакал единственный раз в жизни – после смерти внука.
Семь лет спустя Фрейд пережил еще одну потерю. Летом 1930 года умерла его мать. Ей было девяносто пять, а Фрейду – семьдесят четыре. В детстве Фрейд испытывал смешанные чувства к отцу и особым образом относился к матери. Эти воспоминания, пробужденные самоанализом, нашли отражение в теории эдипова комплекса, а потому можно было бы предположить, что смерть матери расстроит его сильнее, чем смерть отца. Но оказалось, что это не так. В письме к Джонсу Фрейд признается: «Не стану скрывать, меня самого удивила реакция на это событие. На поверхностном уровне могу отметить лишь два факта: я стал свободнее, ибо меня всегда ужасала мысль, что будет с ней, когда она услышит о моей смерти; а во-вторых, я испытал удовлетворение, ибо она наконец обрела избавление, заслуженное после стольких лет жизни». Чувствовал ли Фрейд тоску и скорбь после смерти матери? По его признанию, нет, хотя его младший брат скорбел. «Ни боли, ни печали, что, вероятно, объясняется <…> ее преклонным возрастом и тем, что нам уже не нужно жалеть беспомощную женщину. И можно понять, отчего мы чувствуем свободу и легкость. Я был не вправе умереть, пока она была жива, а теперь обрел это право». И он делает еще одно удивительное признание: «Я не был на похоронах»[526]. На тот момент Фрейд был вполне себе в силах и легким на подъем. Почему же он не присутствовал на похоронах? Быть может, он так сильно боялся смерти, что не мог заставить себя пойти?
Сильная реакция Фрейда на смерть отца, серьезно нарушившая его покой, и смерть матери, не вызвавшая в нем «ни боли, ни печали», – пример парадоксального ответа на смерть, которую нередко наблюдают в клинической практике. Чем больше негативных и неразрешенных чувств вызывал ушедший член семьи, особенно родитель, тем труднее человеку справиться с болью утраты.
Хотя Фрейд боялся смерти и навязчиво думал о сроках ее прихода, он настойчиво просил врачей не скрывать от него горькой правды. «Надеюсь, когда придет мое время, – писал он Флиссу в возрасте сорока трех лет, – мне удастся найти того, кто отнесется ко мне с большим уважением и скажет мне, когда надо быть готовым. Мой отец вполне сознавал, что происходит, не говорил об этом и сохранял удивительное спокойствие до самого конца»[527].
Когда он серьезно заболел и у него нашли рак, молодой интерн Феликс Дойч вместе с хирургом утаили от него диагноз. По словам Дойча, Фрейд просил его помочь ему достойно покинуть этот мир, если ему суждено умирать в мучениях. Дойч боялся, что Фрейд совершит самоубийство, и это заставило его молчать. Позже Фрейд обнаружил правду и почувствовал, что его предали. Дойч предложил сменить врача, опасаясь, что Фрейд уже не испытывает к нему абсолютного доверия. Фрейд согласился, но с Дойчем они остались друзьями, хотя тот и перестал его лечить. (Позже Феликс Дойч стал психоаналитиком и со своей женой Хелен, также аналитиком, переехал в американский город Кембридж в штате Массачусетс. Он был моим аналитиком, когда я готовился стать психиатром.)
