Фрейд и Льюис. Дебаты о Боге - [25]

И Фрейд, и Льюис признавали, что те, кто особенно сильно стремился жить по нравственному закону, тот же апостол Павел, ярче других понимали, насколько они далеки от соблюдения этого закона. Но Фрейд истолковал этот факт совсем иначе, нежели Льюис. «Чем добродетельнее человек», отмечал Фрейд, тем строже его совесть, а потому «именно те люди, которые ближе всего к святости, считали себя худшими из грешников». Их неутоленные инстинкты помогали им лучше осознать свою потребность в удовлетворении, и потому они испытывали более сильное чувство вины. «Когда святые называют себя грешниками, они не так уж далеки от истины, если учесть искушение утолить инстинкты, от которых они страдают сильнее прочих, ибо, как известно, искушения лишь усиливаются при постоянной неудовлетворенности, тогда как утоление их уменьшает, по крайней мере на время»[159].

Льюис понимает это совершенно по-другому: «Делаясь лучше, человек все яснее и яснее видит то зло, которое все еще живет в нем. Делаясь хуже, он все меньше и меньше замечает в себе плохое. Умеренно плохой человек знает, что он не во всем хорош; крайне плохой человек думает, что с ним все в порядке… Добрые люди понимают и добро, и зло; плохие люди не понимают ни того, ни другого». Чем больше мы боремся с нашими дурными влечениями, говорит Льюис, тем лучше мы их знаем. Чем больше мы поддаемся им, тем хуже их понимаем. «Добродетель, – пишет он, – или даже попытка быть добродетельным несет свет; потворство себе порождает туман»[160].

Фрейд следил за собственным поведением, желая отыскать источник своих представлений о правильном и неправильном. Он признавал, что в нем есть некая сила, заставляющая его поступать по законам нравственности. И теория Сверх-Я не помогала разгадать эту загадку. Его официальный биограф и коллега Эрнест Джонс писал: «Сам Фрейд постоянно мучился этой проблемой – тем, что нравственные установки укоренены в нем настолько глубоко, как будто составляют честь его изначальной природы. Он никогда не испытывал сомнений насчет того, как правильно поступить»[161].

Фрейд писал Патнему: «Иногда я спрашиваю себя: почему я всегда поступал достойно? Почему был готов жалеть других и быть добрым, когда мог? Почему не отказывался от такого поведения, понимая, что так можно нанести себе вред и получить удар, ибо другие грубы и вероломны? Я, по правде сказать, не нахожу ответа. Конечно, это не связано со здравомыслием». Далее Фрейд признается в том, что, приглядываясь к себе, находит как бы подтверждение бытия нравственного закона. «Можно привести мой пример как аргумент в пользу того, что стремление к идеалу составляет важнейшую часть нашего психического устройства».

Он добавляет, что при некоторых условиях мог бы найти «совершенно естественные психологические объяснения», влекущие людей поступать по законам морали. «Но, – заключает он, – я ничего об этом не знаю. Почему я (как, кстати, и шестеро моих детей) всегда стремлюсь вести себя достойно – это для меня совершенно непонятно»[162].

Быть может, биография Фрейда говорит громче, нежели его слова. Быть может, стремление «поступать достойным образом», которое он в себе видел, указывает, что закон, по словам апостола Павла, «записан на их сердцах». Либо, как это недавно начали признавать отдельные ученые, такое стремление вести себя достойно, – это адаптивный механизм, вошедший в наши гены без божественного вмешательства[163].

И Льюис, и Фрейд стремились следовать нравственному закону. Но Фрейд, оценивая себя, сравнивал себя с другими и приходил к выводу, что он «лучше большинства». Льюис же сравнивал свои поступки с требованиями нравственного закона, и его «отталкивали» иные «кошмарные вещи», присущие его «собственному характеру». Это помогало ему чувствовать потребность в помощи других и было одной из многих причин отказа от атеизма и перехода к духовному мировоззрению.

4. Великий переход

Где путь к реальности?

Думая о духовном мировоззрении, и Льюис, и Фрейд формулировали самый важный вопрос: истинно оно или нет? Фрейд признавал, что религиозные «сказки» могут нести утешение, но утверждал, что в долгосрочной перспективе они только порождают проблемы: «На такое утешение нельзя положиться. Опыт учит нас, что мир – не детский сад»[164]. Это заставляет задуматься над тем, как духовное мировоззрение на нас влияет? Затрудняет оно наши действия или, наоборот, обогащает нас? Дает ли оно ресурсы, которые делают наши краткие дни жизни на земле более осмысленными? Оно не истинно, говорит Фрейд, и потому не помогает. Если в основе жизни иллюзия, ложная предпосылка, жить труднее. Лишь правда поможет не убегать от суровых реалий жизни. Льюис же, напротив, утверждает, что самый важный аспект реальности – это наши отношения с Тем, Кто нас создал. Пока они не установлены, никакое достижение, никакая слава или удача не дадут нам радости. Кто же прав? Прежде чем мы изучим аргументы и соответствующие страницы биографий двух знаменитых мыслителей, следует поговорить о том, как Льюис изменил мировоззрение. Может ли нас чему-то научить эта перемена?

Это случилось, когда ему шел тридцать второй год. Событие перевернуло его жизнь, наполнило ее смыслом и дало ему цель. Переход к вере радикально изменил систему его ценностей, его представления о себе и его взаимоотношения с другими. Этот шаг не просто переменил его самого, но повернул к людям, – и в фокусе его внимания оказался уже не он сам, но другие.