Фрегаты идут на абордаж - [7]

— Желаю спокойной вахты, штурман, — Карфангер еще раз обвел взглядом горизонт, оглядел такелаж и паруса судна и лишь после этого отправился на полуют, спустился по трапу в узкий проход между жилыми помещениями правого и левого борта, в которых размещались корабельный плотник, такелажный мастер, боцман и штурман. Проход вел к капитанской каюте, мало чем отличавшейся от подобных кают на других торговых суднах. В боковых отсеках, выдававшихся за наружную обшивку обоих бортов, располагались друг за другом отделенные от прохода занавесками койки — по две с каждой стороны, — освещавшиеся крошечными иллюминаторами. Под пятью кормовыми окнами, параллельно ахтерштевню, стоял обитый толстым сукном топчан, по обе стороны от него — ряд невысоких, всего до нижнего края кормовых окон, шкафов. Еще два шкафа, но уже высоких, достававших до самой переборки, виднелись по обе стороны от двери. Возле топчана стоял стол, прибитый к покрытому ковром полу железными скобами. Единственную подвижную мебель составляли три кресла с клешнеобразными ножками, расположившиеся полукругом у стола, над которым раскачивался, описывая самые замысловатые фигуры, подвешенный на цепях к переборке окованный железом фонарь.

Некоторое время Карфангер, словно завороженный, не отрывал взгляд от этого маятника, затем энергично встряхнул головой.

«Чепуха, — подумалось ему, — фонарь неподвижен, неподвижен как и Солнце. Зато все остальное находится в беспрестанном движении — звезды. Луна и Земля. Ветер и волны движут корабль, раскачивают его, в то время как фонарь… Еще недавно он светил в Гамбурге, теперь вот приплыл вместе с судном сюда, сам оставаясь неподвижным… неподвижным ли?» Карфангер провел ладонью по лбу, словно стирая эту мысль из памяти. Как был, в тяжелых сапогах и задубевшем от сырости плаще, он рухнул в одно из кресел с ножками-клешнями у стола, заваленного книгами, морскими картами и всевозможными измерительными инструментами. В огромном количестве книг и заключалось, собственно, единственное отличие этой капитанской каюты от ей подобных: стопы книг на немецком, голландском, английском и французском языках громоздились и на маленьких шкафах, чуть ли не до половины закрывая кормовые окна. Конечно, капитан «Мерсвина» отдавал Богово Богу, однако в повседневной жизни и труде предпочитал руководствоваться не только мудростью Писания.

Он вдруг подумал о том, как много в мире изменилось с тех пор, как Христофор Колумб в поисках Индии отправился на запад, и последний уцелевший корабль Фернана Магеллана впервые совершил кругосветное путешествие. Протянув руку, Карфангер извлек из вороха книг на столе Ветхий завет, открыл его и стал читать. «И нарек Адам жену свою Евой, ибо стала она матерью всех живых». «Всех живых» стояло там, а не «всех живущих», и прежде чем Карфангер успел задуматься над этим, его сморил сон. Голова его опустилась на согнутую руку, закрывавшую притчу об изгнании из рая.

Фонарь над столом перестал раскачиваться. «Мерсвин» по-прежнему ходко шел вперед, переваливаясь с боку на бок на крутых гребнях волн Атлантического океана.

Одинокая фигура Яна Янсена с подзорной трубой под мышкой по-прежнему маячила на шканцах. Уже несколько часов подряд штурман мерил шагами палубу; остановившись, он взглянул на небо и едва только успел подумать, что солнце уже в зените, как сверху, с мачты, донесся крик дозорного:

— О-го-го! Парус впереди слева по борту!

Ян Янсен буквально взлетел по лесенке на полуют и навел подзорную трубу. Но встречный корабль находился еще далеко, и прошло не менее получаса, прежде чем он приблизился настолько, чтобы можно было сказать о нем что-либо определенное. Это был раздутый в боках низко сидящий в воде галион, наполовину скрытый огромным блинд-парусом, построенный, по всей вероятности, на одной из английских верфей. Но на топе его фок-мачты развевался флаг принца Оранского, а на топе грот-мачты — нидерландский флаг. Флагов на бизань-мачте и на кормовом флагштоке не было видно: их скрывали паруса и такелаж. Штурман прикинул, что водоизмещением встречный парусник будет тонн на пятьсот, против неполных трехсот «Мерсвина». Отсюда следовало, что у незнакомца больше пушек. Все это следовало оценить как можно раньше, на тот случай, если намерения встречного корабля окажутся не самыми лучшими. От наметанного глаза штурмана не укрылось и преимущество незнакомца в парусном вооружении, тем более, что «Мерсвину» пришлось бы, если дело и впрямь дойдет до сражения, убрать лисели, чтобы лучше маневрировать. Парусник подходил все ближе, вскоре Янсен мог уже отчетливо различить в его левом борту четырнадцать орудийных портов. Еще четырнадцать орудий правого борта и две кормовых пушки — на судах такого типа они обычно устанавливались по обе стороны от руля — давали в общей сложности тридцать орудий, в то время как «Мерсвин» нес всего пять восемнадцатифунтовых пушек по каждому борту и две двадцатичетырехфунтовых на корме.

Тут на полуюте появился боцман Клаус Петерсен.

— Ну, что там видно, лейтенант? — Всякий раз, когда в воздухе пахло порохом, боцман величал штурмана лейтенантом — такое звание обычно носил первый помощник капитана на военных кораблях, а Берент Карфангер, прошедший выучку у адмирала де Рюйтера, поставил на «Мерсвине» дело таким образом, что в опасных ситуациях на его корабле начинали действовать военная дисциплина и субординация.