Франсуа-Подкидыш - [33]

— Неприятности? Какие же неприятности?

— Ну, ведь она к нему привязалась, и очень: у него было такое доброе сердце, у этого ребенка! А ваш брат не захотел его терпеть в своем доме: вы же сами знаете, что не всегда-то был он любезен, ваш брат!

— Не будем этого говорить про него, Катерина, ведь он умер!

— Да, да, правильно, я просто не подумала об этом, у меня ведь такая короткая память! А всего-то прошло две недели! Но дайте мне войти, барышня, я хочу накормить его обедом, этого малого; наверное, он очень голоден.

И она убежала от нее, чтобы пойти поцеловать Франсуа: он был такой красивый парень, что она совсем забыла, как когда-то сказала, что предпочла бы лучше поцеловать свои сабо, нежели какого-то там подкидыша.

— Ах, мой бедный Франсуа, — сказала она ему, — как я рада тебя видеть! Я, правда, думала, что ты уже никогда не вернешься. Да посмотрите же, хозяйка, какой он стал! Я прямо удивляюсь, как вы его сразу узнали. Если бы вы не сказали, что это он, мне долго бы пришлось его узнавать. Как он красив, и у него пробивается уже борода, да! Это еще не очень заметно, но уже чувствуется. Конечно, ведь она совсем еще не кололась, когда ты уходил, Франсуа, а теперь уже колется немного. А сильный-то он какой, други мои! Какие руки, какие ноги! Такой работник целых троих стоит. А сколько же тебе там платят?

Мадлена потихоньку смеялась, глядя, как Катерина восторгалась Франсуа, и она смотрела на него, тоже довольная, что он так прекрасен, юн и здоров. Она хотела бы, чтобы и ее Жани, когда вырастет, был бы таким же.

Что касается Мариеты, то ей было стыдно, что Катерина так смело разглядывала этого парня, и она вся покраснела, хотя и не думала ничего плохого. Но чем больше она запрещала себе смотреть на Франсуа, тем больше его видела и находила, как и Катерина, что он замечательно красив и крепко стоит на ногах, как молодой дуб.

И вот, сама того не замечая, она стала очень вежливо прислуживать ему, наливать ему лучшего вина и угощать его, когда он, заглядевшись на Мадлену и Жани, забывал есть.

— Кушайте же получше, — говорила она ему, — вы совсем ничего не едите! У вас должен быть аппетит, ведь вы пришли издалека!

— Не обращайте на меня внимания, барышня, — ответил ей под конец Франсуа, — я чересчур рад, что нахожусь здесь, и совсем не имею желания ни пить, ни есть.

— Ну, теперь, — сказал он Катерине, когда стол был прибран — покажи-ка мне немного мельницу и дом. Мне показалось все это сильно запущенным, и мне нужно поговорить с тобой.

И когда они вышли наружу, он стал расспрашивать ее о состоянии дел, как человек, который понимает в этом толк и хочет все знать.

— Ах, Франсуа, — сказала Катерина, начиная плакать, — все идет донельзя плохо, и, если никто не поможет моей бедной хозяйке, эта злая женщина выкинет ее отсюда вон и разорит ее на одних тяжбах.

— Не плачь, мне трудно тебя слушать, — сказал Франсуа, — и постарайся все хорошенько мне объяснить. Какая злая женщина? Севера?

— Ну, конечно, она! Ей не довольно, что она разорила нашего покойного хозяина. Она теперь хочет завладеть всем, что после него осталось. Она затеяла пятьдесят дел и говорит, что Кадэ Бланшэ оставил ей векселя, и что если она заставит продать все, что осталось, то и тогда этого не хватит, чтобы ей выплатить. Каждый день она присылает к нам судебных приставов, и издержки очень уже велики. Наша хозяйка, чтобы удовлетворить ее, уже заплатила, что могла, но все это так беспокоит ее после усталости от болезни мужа, что просто боюсь, как бы она не умерла. Если все пойдет так и дальше, мы очень скоро будем без хлеба и без дров. Работник от нас ушел: ему задолжали за целых два года и не могли с ним расплатиться. Мельница стоит, и, если так продолжится, мы растеряем всех наших помольщиков. Уже захватили и лошадь, и урожай, и тоже продадут; хотят срубить все деревья. Ах, Франсуа, прямо одно отчаяние!

И она вновь стала плакать.

— А ты, Катерина? — сказал ей Франсуа, — тебе тоже задолжали? Твое-то жалованье тебе платят?

— Мне, задолжали! — завопила Катерина; голос ее из жалобного стал похож на рев быка. — Да никогда! Никогда! Заплачено ли мне жалование или нет, это никого не касается.

— В добрый час, Катерина, это хорошо сказано! — промолвил Франсуа. — Продолжай хорошенько ухаживать за своею хозяйкой и не беспокойся об остальном. Я заработал немного у своих хозяев и принес с собою довольно, чтобы спасти лошадей, урожай и деревья. Что же касается мельницы, то я скажу ей два словечка, и если она порасстроилась, мне не нужно мастера, чтобы она у меня заплясала. Пусть Жани, который проворен, как бабочка, побежит сейчас же, до вечера, а также завтра с самого утра, и оповестит всех, что мельница кричит, как десять тысяч дьяволов, и мельник ждет зерна.

— А врача для нашей хозяйки?

— Я подумал и об этом; но я хочу еще поглядеть на нее сегодня до ночи, чтобы решиться. Видишь ли, Катерина, по-моему врачи очень кстати, когда они необходимы больному; но когда болезнь не очень сильна, от нее лучше избавляешься с помощью божьей, чем от их лекарств. Не говоря уже о том, что лицо врача, исцеляющее богатых, часто убивает бедных. То, что радует и забавляет довольство, пугает тех, кто видит эти лица только в минуты опасности, и это все в них переворачивает. У меня сидит в голове, что мадам Бланшэ скоро поправится, когда увидит, что ей помогают в ее делах. Но, прежде чем мы кончим этот разговор, скажи мне, Катерина, еще одно: я жду от тебя правдивого слова, и ты не должна стесняться сказать мне правду. Все это останется между нами, и если ты меня помнишь, а я не изменился, ты должна знать, что сердце подкидыша хорошо сохраняет тайну.