Франсуа де Ларошфуко. Максимы. Блез Паскаль. Мысли. Жан де Лабрюйер. Характеры - [8]

Парадоксальна не только природа человека, парадоксальна любая истина. Парадоксы Паскаля лишены всякого элемента игры, они всегда трагически серьезны. Мысль писателя повсюду обнаруживает противоречие, он знает, что любое правильное исходное положение может быть дополнено противоположным, столь же правильным. Эти противоречия принимают у него характер непримиримых, но взаимно связанных антиномий: добро и зло, дух и материя, разум и страсти, справедливость и сила, истина и заблуждение. Привести эти антиномии к некоему высшему синтезу, потребность в котором заложена в сердце каждого человека, не представляется Паскалю возможным. Вот почему, надо полагать, его сочинение осталось только в форме разрозненных фрагментов, — он не в силах был привести их в стройную логическую систему.

Единственной и реальной истиной нашего мира кажется Паскалю парадокс — напряженное отношение противоположных полюсов. Человек, чтобы оставаться человеком, должен стремиться к обеим крайностям, а не к одной из них, ибо когда он касается одной, то неминуемо впадает в противоположную. Так, «чем больше он стремится уподобиться ангелу, тем больше уподобляется животному». Тщетны усилия тех, кто решил отказаться от страстей, и тех, кто решил им предаться: «разум по-прежнему клеймит страсти за их низость и несправедливость, нарушая покой тех, кто им предается, и страсти по-прежнему бушуют в тех, кто жаждет от них избавиться».

Человек в глазах Паскаля одновременно велик и ничтожен. Было бы неверно вычитать из фрагмента 72 мысль о бессилии человеческого разума. Скорее этот фрагмент говорит об обратном: величие человека в его способности мыслить, в этом его главное назначение. Паскаль неоднократно возвращается к этой идее. «Человек — всего лишь тростник, слабейшее из творений природы, но он — тростник мыслящий. Чтобы его уничтожить… достаточно дуновения ветра, капли воды. Но пусть даже его уничтожит Вселенная, человек все равно возвышеннее, чем она, ибо сознает, что расстается с жизнью и что слабее Вселенной, а она ничего не сознает» (фрагмент 347). Итак, величие и достоинство человека в его мысли, в его сознании. Но сила человеческого разума в способности ощутить собственные границы, «признать существование многих явлений, ему непостижимых», возвыситься над самим собой, так же как все величие человека — в способности превзойти собственные пределы, в вечном разладе с миром и с самим собой, в сознании своей слабости и ничтожества. Короче, все величие человека в его трагическом уделе. Поэтому все обращается в свою противоположность: сила становится слабостью, слабость — силой; порок превращается в добродетель, а добродетель оказывается источником зла. Стремление к славе суетно, оно порождено нашим тщеславием; для человека так невыносимо ощущение своего одиночества, своего трагического удела, что он беспрестанно ищет всякого рода развлечений и отвлечений, лишь бы не задумываться над самим собой, над тем, что он такое, откуда пришел, куда идет. Он отказывается от своего подлинного «я», стремится не быть, а казаться и готов умереть во имя любой безделицы. Он никогда не живет настоящим, обращает взоры к прошлому, которого уже нет, и к будущему, которое всегда проблематично. Но, с другой стороны, любовь к славе — самое неоспоримое доказательство высокого достоинства человека, ибо говорит о том, что превыше всего он ценит людской разум, и даже «почтеннейшее положение не радует его, если этот разум отказывает ему в почете». В вечной неудовлетворенности и заключено величие человека. «Он ничтожен, как вельможа, как низложенный король». В конце концов, «величие человека тем и велико, что он сознает свое ничтожество. Дерево своего ничтожества не сознает».

Диалектика Паскаля, однако, имеет свои границы. Даже если принять ее как форму нашей мысли, по мнению писателя, ее нельзя признать законом истинного бытия. В реальной жизни все относительно: «Все в этом мире отчасти истинно, отчасти ложно», — а Паскаль стремится к абсолютному, и это приводит его к идее бога.

Однако бог не может быть постигнут разумом. В этом главное расхождение Паскаля с Декартом. Он отрицает представление Декарта об умопостигаемом, рационально устроенном мире; картина мироздания вовсе не говорит о присутствии в нем божественного начала, и вечное молчание бесконечных пространств Вселенной страшит писателя. «Все являемое мне природой рождает лишь сомнение и тревогу. Если бы я не видел в ней ничего отмеченного печатью божества, я утвердился бы в неверии; если бы на всем видел печать Творца, успокоился бы, полный веры. Но я вижу слишком много, чтобы отрицать, и слишком мало, чтобы преисполниться уверенности, и сердце мое скорбит». Паскаль мучительно колеблется между наукой и религией, между разумом и верой. «Только сердце ощущает бога, — восклицает он, — а не разум, вот что такое вера». И хотя религия непостижима разуму, только она, по мнению Паскаля, может разрешить непостижимую загадку человеческого бытия, только учение о первородном грехе позволяет понять парадоксальную природу человека, вечно неудовлетворенного собой и миром, сокрушающегося об утраченном блаженстве, подобного «низложенному королю», тоскующему «по монаршему сану, которого он лишился». Только она способна вселить в человека надежду и придать смысл его бытию. И самое важное: только на религии, а не на разуме можно, согласно Паскалю, построить здание человеческой морали. Вера Декарта в то, что разум управляет нашими страстями и что для того, чтобы правильно поступать и жить, достаточно правильно мыслить, Паскалю представляется ложной. Он убежден, что наш разум «помрачен страстями», а наши суждения порою зависят от самого ничтожного пустяка, и поэтому, «хотя разум и суть его натуры», человек не способен руководствоваться им. И утверждение Декарта парадоксально переворачивается Паскалем: чтобы правильно мыслить, надо сначала правильно жить. Надо жить, говорит Паскаль, так, как велит христианская мораль, даже если ты и не веришь в вечное спасение. Источник нравственности, как и веры, заложен, согласно Паскалю, не в разуме, а в сердце. Разум всюду обнаруживает противоречия и не может не признать, что два противоположных суждения