Франко-прусская война. Отто Бисмарк против Наполеона III. 1870—1871 - [25]

.

Мобилизация в Германии

Пока дипломаты вели переговоры, военные обеих держав принимали первые предупредительные меры. Уже 11 июля прусский военный атташе в Париже граф Альфред фон Вальдерзее сообщил королю, что французы приступили к скрытной подготовке к войне. В Америке размещались заказы на фураж, в железнодорожные компании направлялись военные комиссии, военно-морских офицеров отзывали из отпусков, в Тулоне готовили транспортные средства для переброски сил из Алжира и Рима, закипела бурная деятельность и на складах боеприпасов. Король Вильгельм I, у которого были все основания для тревоги, тут же телеграфировал соответствующие распоряжения в военное министерство – вооружить гарнизоны крепостей в Майнце и Зарлуи и принять меры для обороны Рейнской области. Роона эти распоряжения привели в замешательство. Не существовало планов подобной частичной мобилизации, а импровизации всегда дезорганизуют всеобщую мобилизацию и, как следствие, наступление войск, которое никак нельзя было исключать. С другой стороны, всеобщая мобилизация, автоматически переходившая в сосредоточение сил, а последнее – во вторжение, означала войну. Столь безукоризненно продуманные Мольтке меры поставили пруссаков перед той же дилеммой, с которой столкнулись генеральные штабы европейских армий в июле 1914 года. Мольтке, который, как и Бисмарк, пребывал в отпуске у себя в имении, был послан к королю, и Роон после консультации с Советом министров объяснил Вильгельму I, что «военные полумеры с нашей стороны вызовут аналогичные меры на стороне врага и нас неизбежно втянут в войну. Если Ваше Величество полагает, что полученные из надежных источников сообщения о принимаемых французами мерах означают, что они готовят войну против нас, в таком случае может быть рекомендована лишь всеобщая мобилизация армии». Но время для такого шага еще не настало, хотя военное министерство уже проверяло действенность мобилизационного механизма, и 12 июля Подбельски доложил, что механизм этот «полностью дееспособен». Все распоряжения проверены, и они будут разосланы, как только французские палаты одобрят военные кредиты или приступят к призыву запасников, или же Австрия обнаружит признаки подготовки к войне.

Новости об этих предупредительных мерах достигли Франции и там прибавили волнений. 12 июля префект в Маконе сообщил, что пруссакам, находящимся в Лионе, входящим в ландвер, приказано срочно вернуться на родину. 14 июля французский консул во Франкфурте-на-Майне сообщил, что в регулярную армию скрытно призывают резервистов. Поступили и сообщения о прусских агентах, закупающих лошадей в Бельгии. Таким образом, меры военного характера обеих сторон, хотя и оборонительные, принимались, что лишь приближало день начала войны, и когда 14 июля французы стали призывать своих резервистов, вопрос о предстоящей войне уже не вызывал ни у кого сомнений. 15 июля король Пруссии возвратился из Эмса в Берлин, и в Бранденбурге в его поезд сели Бисмарк, Роон и Мольтке, которые вместе с кронпринцем все оставшееся до прибытия в столицу время потратили на уговоры объявить мобилизацию. Даже такому представительному квартету было весьма нелегко убедить осторожного и престарелого короля, склонного дождаться хотя бы заседания Совета министров, намеченного на следующий день. Но по прибытии в Потсдам они узнали, что в Париже уже проголосовали за военные кредиты. Стало быть, королю ничего не оставалось, как объявить всеобщую мобилизацию, и сам кронпринц зачитал приказ о мобилизации ликующей толпе.

Немцы приветствовали предстоящую войну не столь эмоционально, как парижане, скорее, серьезно, что диктовалось высокими моральными соображениями. Война представлялась немцам в первую очередь как в высшей степени справедливая, и они искренне уповали на «бога сражений» как на своего союзника. Лютеранские гимны смешались с патриотическими песнями на торжествах. Британским военным корреспондентам не раз пришлось услышать напоминание о конниках Кромвеля. Письма всех участников войны, от Роона и Мольтке и до младших офицеров и солдат, дошедшие до нас, пронизаны лютеранским благочестием. Хотя усматривается некая отталкивающая самоуверенность, с которой пруссаки сознательно противопоставляли свое напыщенно-уважительное отношение к предстоящей схватке легковесно-атеистическому отношению к ней своих будущих противников. Северную Германию охватило пламя страстного патриотизма, всячески раздуваемое в прессе[18]. На юге страны энтузиазм, как и следовало ожидать, был не столь впечатляющим. Кронпринц оптимистично писал, что «даже в Южной Германии население так прониклось единодушным рвением к этой войне, что правителям и кабинетам министров не удержать его, даже если бы они этого и пожелали», а вот из Швайнфурта докладывали о крестьянах, скашивавших недозрелый урожай – лишь бы он не достался врагу, причем под врагом они подразумевали пруссаков, а не французов. В Майнце три четверти представителей судебной власти, как говорили, ждали французов как избавителей, из Ганновера докладывали об «открыто изменнических настроениях», и даже официальный историк мобилизации был вынужден признать, что существовали круги, которые «шли собственным путем, злобно ворча на ненавистных пруссаков и даже симпатизируя открыто или втайне противнику». Но надо всем довлел