Франклин Рузвельт. Уинстон Черчилль - [18]

Классический либеральный символ веры Гувера, по которому сумма энергий по возможности свободных от государственного влияния индивидов гарантирует величайшее счастье наибольшему числу, — что в политической терминологии США закрепило его как «консервативное», — в 1928 году был созвучен с переполненным прогрессивным оптимизмом временем, а в 1932 году в связи с глубоким кризисом не был способен дать оказавшимся под тяжестью депрессии людям уверенность и надежду. И его дальнейшие заверения в том, что американская система до сих пор еще справлялась с каждым кризисом и контрмеры, соответствующие традиции доброй воли, привели бы уже в 1931 году к новому подъему, если бы новый кризис из Европы не обрушился на США, но сейчас уже ощущаются первые признаки перемен — такие заверения для безработных, голодающих и бездомных имели слабую убедительную силу. Кризис вынудил переутомившегося, недооценившего сперва претендента в кандидаты, потом, видимо, озлобившегося Гувера уйти в оборону, из которой он уже освободиться не мог. Кроме того, его неутомимо повторяемое утверждение, что страна на этих выборах стоит перед фундаментальным переводом стрелки часов, случайно оказало избирательной стратегии Рузвельта помощь, который должен был еще заставить поверить, что он лично и по-деловому является единственно возможной альтернативой.

Рузвельт предложил альтернативу. Отныне пятидесятилетний чистокровный политик был не только близким народу оратором, мастерски владевшим политическими разговорными символами нации; не только «простым фермером» и «хорошим соседом», чей здоровый человеческий рассудок позволял ему знать истинные нужды простого человека; не только Рузвельтом-путешественником, чей запланированный по совету друзей по партии предвыборный поход охватил 36 штатов США; не только человеком, который внушал надежду и уверенность, но и любителем «окунуться в толпу»; не только искусным организатором, к кому в конечном счете тянулись все нити; не только артистом сильной политики, которому удалось путем умных маневров добиться поддержки и старых прогрессивистов, и консерваторов в своей партии; не только ненавистником и демагогом, который своего оппонента мог назвать некомпетентным, но человеком с политической субстанцией, который понимал причины кризиса иначе, чем Гувер, который и до 1932 года придерживался другого основного убеждения о задачах и функциях правительства и поста президента, иначе интерпретировал прошлое нации и иначе видел ее будущее.

Во всяком случае, Рузвельт остерегался давать свою формулировку о лучшем будущем на языке теоретической национальной экономии. Почему? В поисках объяснения мирового и экономического кризиса и нетрадиционных предложений по его преодолению Рузвельт по собственной инициативе набрал новую группу консультантов, состоящую из экономистов, юристов, политологов, специалистов: аграриев, финансистов, промышленников, банкиров, биржевиков, бюджетников, энергетиков (так называемый мозговой трест — Моли, Тагуэлл, Берл, Вильсон, Джонсон и др.), которые, собравшись вместе, были едины в одном: они разделяли основное убеждение Рузвельта в том, что правительство обязано активно, по плану и с дальней перспективой вмешиваться в экономику и общество США. В дискуссиях, на которые уходили месяцы, Рузвельт проявил себя как глубоко знающий, любознательный и критический собеседник; он пришел к выводу, что нет обоснованного научного объяснения кризису, а также стройной концепции для его преодоления. Мозговой трест был создан по принципу основного убеждения, а не экономической теории. Он вырабатывал не народнохозяйственное научное мнение, а лишь множество отдельных предложений по преодолению кризиса в различных секторах экономики Соединенных Штатов.

Это означало для Рузвельта, что если при обсуждении вопроса не удавалось достичь единого мнения, а ему нужно было включить это в свою программу или предвыборную речь, он был вынужден опираться на свою собственную точку зрения. Этот факт Рузвельт ни в коем случае не воспринимал в тягость, скорее это усиливало его негативное отношение к догматическим научным мнениям и склонность к методам прагматического экспериментирования: «Стране нужно и страна требует, если я правильно оцениваю ее настроение, упорного экспериментирования. Здравый человеческий рассудок велит испробовать метод и, если он терпит крах, добровольно отказаться и начать новое экспериментирование».

Рузвельт использовал меморандумы своих советников и наброски выступлений, насколько они для него были приемлемы, соотносимы с его основными убеждениями и политически своевременными. Как раз последний аспект политик Рузвельт никогда не упускал из виду. У него не было ни малейшего желания свои шансы на выборах приносить на алтарь мнимой цельной теории. Наконец, он хотел стать президентом США, а не профессором национальной экономии в Гарварде. Советники были ему нужны, чтобы кристаллизовать, улучшать его идеи. Даже проекты речей Рузвельт часто слово за словом исправлял, вычеркивал, применительно к своему собственному опыту и оценке ситуации, чтобы сформулированная программа, выдержанная в его стиле, была собственной. Следы «Нового курса» ведут не только назад к его советникам 1932 года, но также и к рузвельтовскому происхождению, его воспитанию в Гротоне и идеалам Пибоди, к его первым предложенным реформам как прогрессивиста в эру Вильсона, к его опыту, когда решался вопрос о вступлении США в войну, и к военным 1917–1918 годам, вплоть до его борьбы на выборах 1928 года и конкретного опыта, который он накопил, будучи губернатором в штате Нью-Йорк, при преодолении кризиса.