Франкенштейн - [53]
Но едва я одолел недуг, как мною овладела черная меланхолия, которую ничто не могло прогнать. Образ убитого друга, словно призрак, постоянно витал передо мной, и отец уже начал опасаться возвращения болезни.
Зачем он тревожился, зачем пытался сберечь мою несчастную жизнь, ненавистную мне самому? Затем, чтобы я все вынес до конца? Но мой конец уже близок. Очень скоро смерть положит предел всем волнениям и скорбям и освободит меня от тягостного гнета. Приговор будет приведен в исполнение, и я наконец-то обрету покой.
Порой я часами сидел в камере неподвижно, устремив взгляд в одну точку и безмолвно шевеля губами. Про себя я молил Всевышнего, чтобы разразилась какая-нибудь гигантская катастрофа, которая похоронила бы под обломками меня самого и созданное мною безжалостное чудовище.
4
Приближался день, на который был назначен суд.
Я находился в заключении уже три месяца; и хоть все еще был слаб, мне пришлось проделать путь почти в сто миль до главного города графства – именно там должно было состояться судебное заседание. Мистер Кирвин позаботился о том, чтобы все свидетели вовремя оказались на месте, в том числе и те, которые видели меня в тот роковой вечер на острове. Мне был предоставлен опытный защитник, а главное – я был избавлен от позорного публичного появления в зале суда в качестве преступника. Такова уж английская судебная система: дело мое было передано не в тот суд, который выносит приговор и назначает наказания, а в тот, который решает вопрос о том, виновен или невиновен подозреваемый.
Присяжные, решавшие вопрос о передаче меня уголовному суду, выслушав показания свидетелей, отвергли все обвинения против меня, ибо было безоговорочно доказано, что в тот час, когда было обнаружено тело Анри Клерваля, я находился на Оркнейских островах. Спустя несколько дней после того, как меня перевезли в главный город графства, я оказался на свободе.
Отец был счастлив, что с меня сняты тягчайшие обвинения, что я снова смогу дышать вольным воздухом и вернуться на родину. Но я не разделял его восторга. Все, что прежде доставляло мне радость, было навек отравлено, и хотя солнце по-прежнему сияло над моей головой, мне казалось, что меня постоянно окружает завеса непроглядной тьмы, в которой горит багровым светом только одна пара глаз, устремленных на меня. Это были водянистые, мутные глаза чудовища, которые я впервые увидел в своей потаенной лаборатории в Ингольштадте.
Отец пытался возродить во мне любовь и привязанность к близким. Он без умолку говорил о Женеве, куда нам предстояло вернуться, об Элизе и Эрнесте. Но его слова заставляли меня только тяжело вздыхать. Я с нежностью думал о своей кузине и возлюбленной, порой мне мучительно остро хотелось снова увидеть синее Женевское озеро и быструю Рону, дорогие мне с детства, но гораздо чаще мною владела апатия. Мне было все равно – в тюрьме ли я или среди прекрасной природы. Это настроение перемежалось приступами слепого отчаяния. В такие минуты меня снова охватывало неудержимое желание положить конец своему отвратительному существованию, и за мной приходилось бдительно следить, чтобы я не наложил на себя руки.
Но долг в конце концов взял верх над отчаянием, к которому примешивалась немалая доля себялюбивого эгоизма. Я был обязан как можно скорее вернуться в Женеву, чтобы оберегать жизнь тех, кого я любил. Мне предстояло выследить убийцу и, если удастся обнаружить его убежище или он сам рискнет снова появиться передо мной, сразить его без промаха.
Отец медлил и все откладывал наш отъезд, опасаясь, что мне не перенести трудностей далекого путешествия. Ведь я теперь был сущей развалиной – тенью прежнего крепкого и физически сильного молодого человека. От меня остался один скелет; днем и ночью мое тело сжигала лихорадка, силы были на исходе.
Однако я так тревожился и так настаивал на скорейшем отъезде из Ирландии, что отец счел за благо уступить мне. Мы договорились с капитаном судна, направлявшегося в Гавр, и с попутным ветром покинули берега Северной Ирландии.
В полночь, улегшись на палубе, я глядел на звезды и прислушивался к мирному плеску волн. Я радовался темноте, закрывшей от меня ирландскую землю; сердце мое сжималось от радости, что скоро я увижу Женеву. Прошлое вновь стало казаться ужасным сновидением.
Но и судно, на котором мы плыли, и ветер, уносивший нас от ненавистного ирландского берега, и море, окружавшее нас, ясно свидетельствовали: нет, это не было сном, и Анри Клерваль, мой единственный друг, погиб из-за меня, а убило его чудовище, созданное моим разумом и моими руками.
Вся прежняя жизнь прошла перед моим внутренним взором: тихое счастье детства в Женеве, в семейном кругу, смерть матери, мой отъезд в Ингольштадтский университет… Я с содроганием вспомнил безумный энтузиазм, ту адскую энергию, которая словно гнала меня вперед, побуждая как можно быстрее сотворить самому себе смертельного врага. Наконец я вызвал из памяти ночь, когда монстр впервые начал дышать и двигаться. Смешанные чувства захлестнули меня, и я дал волю слезам.
Со времени выздоровления от злокачественной горячки у меня появилась привычка принимать на ночь небольшое количество настойки опия. Только с помощью этого средства мне удавалось достичь покоя, необходимого для поддержания жизни. Раздавленный воспоминаниями о своих бедах, я и сейчас принял двойную дозу и вскоре забылся. Но сон не принес мне облегчения: мне снились одни кошмары. Мне чудилось, что демон хватает меня и сжимает мое горло, я никак не могу освободиться, а в моих ушах беспрестанно звучат стоны и крики боли. Я так метался во сне, что отец разбудил меня.
