Франкенштейн: Мертвый город - [15]

— У меня нет навязчивости, — сказала Нэнси.

Ариэль одарила ее безликим, бесстрастным взглядом, так как они были абсолютно равноправными.

— Тогда что ты делаешь?

— Я устраняю хаос и навожу порядок в этом ужасно беспорядочном доме.

Ариэль обвела взглядом разбитые вдребезги фарфоровые фигурки на полу.

— По мне, так это не похоже на порядок. В чем я ошибаюсь?

Широким жестом Нэнси показала на оставшихся на полках ангелов, а затем ее раскрытая рука превратилась в сильно сжатый кулак, которым она потрясла.

— Сначала я должна уничтожить эти дурацкие иконы. Здесь обычная логика. Это безвкусные символы абсурда и беспорядка. Когда я совершенно, окончательно и навсегда уничтожу эти омерзительные, жалкие, отвратительные иконы, то, конечно, соберу каждый осколок, кусочек, обломок, каждый след пыли, и гостиная тогда станет упорядоченной, спокойной, опрятной.

Ариэль изучала Нэнси в тишине в течение полуминуты, а потом сказала:

— Разве чрезмерное использование прилагательных и наречий не показатель навязчивого расстройства?

Нэнси обдумала вопрос. В отношениях между Членами коммуны предполагалась сила интеллекта и правдивость. Разрушение ангелов довольно сильно обострило ее чувства.

— В данном случае это лишь показатель интенсивности моей концентрации на задании. Я полностью сфокусирована, точнее, чем астрономический телескоп, чем лазер.

Секунду подумав, Ариэль сказала:

— Я съела почти все в холодильнике и половину того, что в кладовке. И все еще голодна. Думаю, проблема в том, что я жажду начать. Я хочу выйти в амбар и превратиться в то, чем являюсь.

— Но ты — вторая фаза, — сказала Нэнси. — Ты не запрограммирована начинать работу до субботы, когда все люди в городе умрут, а мы получим полный, полноценный контроль.

Ариэль кивнула.

— Но думаю, что я такая же, как ты. Я так же сфокусирована, как лазер, так же посвятила себя миссии, так же жажду стремиться к эффективности, и из-за этого никак не могу ждать. Логика говорит мне действовать с разумом, разум говорит мне действовать только при достаточных основаниях, а у меня есть достаточные основания, потому что я не могу больше ждать, я просто не могу, не могу, ожидание — это совершенная пытка, мучение, я должна делать это, должна стать тем, чем мне предназначено быть, этой ночью, сейчас, прямо сейчас!

В течение двенадцати секунд Нэнси размышляла над представлением Ариэль о ее прецеденте. Как и у всех Членов коммуны, календарь за тысячу лет и часы были частью программы, и она всегда знала время с точностью до секунды, без необходимости носить наручные часы.

Нэнси сказала:

— Своевременность — часть эффективности. Если ты способна выполнить свои обязательства раньше, чем запланировано, это всего лишь означает, что ты даже более эффективна, чем было заложено при твоей разработке.

— То, что я готова раньше, чем запланировано, — сказала Ариэль, — подтверждение гения нашего Создателя.

— Он величайший гений из всех когда-либо живших. И моя неспособность терпеть этих тупых, тупых, тупых долбаных ангелов — подтверждение моей преданности Коммуне.

— За Коммуну, — сказала Ариэль.

Нэнси повторила:

— За Коммуну.

— Ты сейчас пойдешь со мной в амбар?

— Дай мне раскрошить оставшиеся статуэтки.

— Хорошо, если это тебе нужно.

— Нужно. Мне это просто необходимо. Потом я помогу тебе с превращением.

— Только побыстрее, — сказала Ариэль. — У меня тоже есть потребности. Мне нужно быть в амбаре, превращаться. Мне это нужно так сильно, что я чувствую, что взорвусь, если не сделаю этого в ближайшее время.

Члены Коммуны производились бесполыми, изготовлялись вместо того, чтобы зачинаться. У них не было способности или тяги к сексу. Но Нэнси была чертовски уверена, — то, что она сейчас чувствовала, должно быть близко к тому, чем являлся для людей продолжительный секс: мощное периодическое напряжение энергии, которая проходила дрожью по всему телу, энергии, получаемой от чистой черной ненависти ко всему человечеству и всем живущим существам, созданным не в Улье, ненависти настолько сильной и настолько горячей, что она почти думала, что взорвется в огненном столпе, и с энергией и ненавистью пришло великолепное видение мертвого мира, бедствующего, безмолвного и освобожденного от смысла.

Нэнси смела оставшиеся фарфоровые статуэтки со стеклянных витрин полок. Она растоптала их, одну за другой, топтала и измельчала их пятками и пинала обломки. Она схватила голову ангела и кинула через комнату с такой силой, что острый кусок сломанной шеи застрял в гипсокартоне. Стеклянная голова с нимбом, размером со сливу, уставилась на нее, как будто бы удивившись, как голова трофейного оленя, повешенная охотником на стену. Топча, размельчая, пиная, Нэнси вдруг почувствовала, что пронзительно кричит с чем-то похожим на неистовое наслаждение, ее резкие выкрики отражались от стен гостиной, и дикий звук придавал ей энергии, возбуждал ее.

Ариэль, должно быть, тоже была возбуждена, потому сделала единственный шаг от арки в комнату, и стояла, пронзительно крича вместе с Нэнси. Она подняла кулаки и трясла ими, и бросала голову назад и вперед, хлеща плечи длинными светлыми волосами. Ее глаза светились интеллектом и рассудком. Ее голос был сильным и чистым от интеллекта и рассудка. Она не подавила триумф Нэнси, скорее, поддержала его; это был крик девчонки хоть куда.