Французское завещание - [18]

Преодолеваемое ею пространство не ведало золотой середины: неслыханное скопление людей сменялось вдруг необитаемой пустыней, где бескрайность неба, глубина лесных чащоб исключали самую мысль о близости человеческого жилья. И это безлюдье без всякого перехода выводило вдруг на свирепую толпу крестьян, толкущихся на глинистом берегу реки, которая вздулась от осенних дождей. Да, Шарлотта видела и это. Разъяренных крестьян, которые длинными шестами отталкивали баржу, откуда доносился нескончаемый жалобный вопль. На борту баржи маячили силуэты, протягивавшие к берегу иссохшие руки. Это были брошенные на произвол судьбы тифозные больные, которые вот уже много дней дрейфовали на своем плавучем кладбище. При каждой их попытке пристать к берегу окрестные жители мобилизовали все силы, чтобы им помешать. Баржа продолжала свое погребальное плавание, люди на ней умирали, теперь и от голода. Вскоре у них уже не хватит сил, чтобы пытаться причалить к суше, и последние из тех, кто еще останется в живых, проснувшись однажды от мощного, неумолкающего шума волн, увидят перед собой равнодушный горизонт Каспийского моря…

Как-то утром в искрящемся инее Шарлотта увидела висящие на деревьях тени, изможденный оскал повешенных, которых никому не приходило в голову предать земле. А высоко-высоко в синеве солнечного неба медленно таяла стая перелетных птиц, усугубляя окрестное безмолвие эхом своих пронзительных криков.

Тяжелое, прерывистое дыхание этого русского мира больше не пугало Шарлотту. Со времени своего отъезда она выучилась многому. Она знала теперь, что в вагоне или в телеге очень полезно иметь при себе мешок с соломой, в самую глубину которого засунуто несколько камней. Именно этот мешок отнимали бандиты во время своих ночных набегов. Она знала, что лучшее место на крыше вагона у вентиляционного отверстия – именно к этому отверстию привязывали веревки, по которым можно было легко спуститься и подняться. И если, по счастью, ей удавалось найти место в набитом проходе вагона, не надо было удивляться, видя, как сгрудившиеся на полу люди передают из рук в руки по направлению к выходу испуганного ребенка. Те, кто скрючился у двери, откроют ее и будут держать малыша над ступенькой, пока он не справит нужду. Такая эстафета, похоже, даже забавляла пассажиров, они улыбались, растроганные маленьким существом, которое покорно позволяло собой распоряжаться, умиленные проявлением естественной потребности в бесчеловечном мире… Не приходилось удивляться и тогда, когда ночью сквозь громыханье рельсов пробивался шепот – это люди сообщали друг другу о смерти кого-то из пассажиров, погребенного в толще их переплетшихся жизней.

Только однажды во время долгого переезда, размеченного вехами страдания, крови, болезней, грязи, Шарлотта уловила проблеск душевной ясности и мудрости. Это было уже за Уралом. При выезде из города, наполовину уничтоженного огнем, она увидела группу мужчин, сидящих на откосе, усыпанном опавшей листвой. На бледных лицах, обращенных к ласковому осеннему солнцу, читался блаженный покой. Извозчик, который вез Шарлотту на телеге, покачал головой и вполголоса пояснил: «Бедняги. Их тут бродит теперь человек двенадцать. Сумасшедший-то дом сгорел. Тронутые, чего с них возьмешь…»

Нет, ничто уже не могло ее удивить. Иногда в душном и тесном мраке вагона ей снился короткий, яркий и совершенно неправдоподобный сон. Неправдоподобный, как эти громадные запорошенные снегом верблюды, повернувшие надменные головы к церкви. Из дверей церкви четверо солдат выволакивали священника, который молил их осевшим голосом. Верблюды с заснеженными горбами, церковь, гогочущая толпа… Во сне Шарлотта вспоминала, что когда-то силуэты верблюдов были неразрывно связаны с пальмами, с пустыней, с оазисами…

Она стряхивала с себя оцепенение – да нет же, это не сон! Она в незнакомом городе посреди шумного рынка. На ее ресницах оседает густой снег. Люди подходят к ней и ощупывают маленький серебряный медальон, который она надеется обменять на хлеб. Над мельтешащими торговцами возвышаются верблюды, похожие на диковинные древние корабли викингов, водруженные на подмостки. И под насмешливыми взглядами толпы солдаты заталкивают священника в набитые соломой сани.

После такого лжесна вечерняя прогулка казалась такой будничной, такой реальной. Шарлотта перешла улицу, блестевшую в мутном свете фонаря. Толкнула дверь булочной. В этом теплом помещении знакомым казалось все, вплоть до лакированного деревянного прилавка, вплоть до того, как на витрине разложены пирожные и шоколадки. Хозяйка приветливо улыбнулась ей, как знакомой, и протянула хлеб. На улице Шарлотта в смятении остановилась: надо было купить побольше хлеба! Две, три, нет, четыре буханки! И запомнить название улицы, где такая чудесная булочная. Шарлотта подошла к угловому дому, подняла глаза. Но буквы были какие-то странные, они расплывались, перепутывались, мигали. «Какая же я дурочка, – вдруг подумала она,- ведь это улица, где живет мой дядя…»

Шарлотта вздрогнула и проснулась. Поезд, остановившийся в чистом поле, наполнился глухим гулом: бандиты убили машиниста и теперь бегали по вагонам, хватая все, что попадется под руку. Шарлотта сняла с плеч шаль и накинула ее себе на голову, связав концами под подбородком, как делают старые крестьянки. Потом, все еще улыбаясь при воспоминании о своем сне, положила себе на колени мешок, набитый старым тряпьем, которое она намотала на камень…