Французский сезон Катеньки Арсаньевой - [20]

«Да кто он мне в конце концов? Сват или брат, чтобы за каждый шаг свой перед ним отчитываться?»

Хотя сама бы разобиделась на него, поступи он со мной подобным образом. И поняв это, тут же оправдалась:

«Но ведь это действительно очень нужная для расследования поездка. Побранится для виду, а потом сам же и благодарить будет».

Но Ксения Георгиевна уже семенила мне навстречу, и, увидев ее радостное личико, я позабыла обо всем на свете и поспешила в ее объятия.

– Катенька, родная моя, только вчера тебя вспоминала… – сквозь слезы радости прошептала она.

– Вот я и приехала, а вспомнили бы пораньше – я бы раньше приехала… – отшутилась я, хотя у самой слезы уже наворачивались на глаза.

– Да как у тебя язык повернулся такое сказать, – набросилась на меня старушка с кулаками, а это было совсем не безопасно. Даже в шутку, поскольку своего вязанья с острыми и торчащими в разные стороны спицами она не выпускала из рук никогда.

– Да я шучу, Ксения Георгиевна… – как можно ласковее сказала я, и старуха растаяла и приласкала, но не прежде, чем я загладила свои неосторожные слова во время двухчасового застолья.

А чтобы представить, сколько мне пришлось всего съесть, и чего мне это стоило, нужно хоть однажды побывать в подобном доме. Кормят здесь на убой. И отказов не принимают ни под каким видом. Даже вспомнить страшно. Поэтому ни вспоминать, ни рассказывать об этом кошмаре не буду, а лучше сразу перейду к послеобеденной беседе.

– Ну, а теперь рассказывай, что тебя ко мне привело, – спросила меня Ксения Георгиевна, уложив на мягкий диван и присев в изголовье.

– В гости, – ответила я, не желая сразу переходить к тем серьезным разговорам, ради которых приехала.

– Я понимаю… – хитро прищурилась Ксения Георгиевна и морщинки тонкими лучиками разошлись от ее губ по всему ее лицу. – И все же?

Обмануть ее было трудно, почти невозможно, и я со вздохом отказалась от этого намерения, признавшись:

– Есть у меня к вам несколько вопросов, но сначала я сообщу вам последние новости.

– Уж не о смерти ли Коськи Лобанова? – нахмурившись, спросила она, и мне потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя от потрясения.

– Иной раз, Ксения Георгиевна, – наконец смогла выговорить я, – мне кажется, что вы ясновидящая, честное слово.

– Не преувеличивай. Тем более, что дело-то серьезное…

Удивительное все-таки у нее было лицо. Выразительное и чрезвычайно подвижное. Я любила наблюдать за ним во время наших бесед. В зависимости от той или иной темы оно могло совершенно измениться за долю секунды – от беззаботно-лукавой физиономии до выражения трагической маски, как теперь.

– Более, чем серьезное. Это преступление.

– Ты думаешь? – посмотрела на меня пристально Ксения Георгиевна. – Тогда я действительно не все знаю.

И я рассказала ей все, что знала сама, ничего не утаивая. В том числе и о тех выводах, к которым мы с Петром Анатольевичем пришли вчера вечером и даже о визите ко мне «черного человека» и о его письме.

После этого Ксения Георгиевна ненадолго меня оставила, чтобы подумать, а мне дать возможность передохнуть с дороги. И я даже ненадолго заснула, так же крепко и спокойно, как спала в этом гостеприимном доме прошлым летом.

Разбудил меня запах кофе, и тихие по-старушечьи шаркающие шаги Ксении Георгиевны.

– Отдохнула? – спросила она ласково, как добрая фея из сказки. – Вот и славно. Теперь самое время кофейку. Ты пей, а я тем временем тебе кое-что расскажу.

Не стану приводить этого рассказа полностью, потому что вряд ли сумею передать своеобразие речи Ксении Георгиевны, в котором прихотливо соединилась витиеватость восемнадцатого столетия и живой современный язык. Кроме того, он занял бы слишком много места, потому что продолжался около двух часов, хотя я и не заметила, как они пролетели. Да и не все в нем было бы интересно читателю.

По сути она рассказала мне всю историю последних ста с лишним лет через призму рода Лобановых-Крутицких. Начала она вообще чуть ли не с Рюрика, а закончила нашими днями.

И по ее словам выходило, что над этим родом тяготело некое проклятие.

Чего только не случалось в этом семействе за несколько столетий: и убийства, и самоубийства, и разорение, и бесчестье, и раннее безумие… всего не перечислишь.

– И все это, – авторитетно заявила Ксения Георгиевна, – по вине их далекого предка, который в старину отравил собственного отца. Все остальные преступления – лишь расплата потомков за этот грех. При том, что числились в этом роду и герои, и праведники, и едва ли не святые, уж не говоря о тех, кто находил успокоение в монастырской келье.

Она рассказывала об этом без всякой мистики, как о само собой разумеющемся деле. Вероятно, еще наши деды, а кое-где и отцы и матери именно так воспринимали жизнь, и не роптали, когда неожиданная болезнь или даже смерть посещала дом – знать, заслужили…

И был в этом даже не фатализм, а какая-то вековая мудрость, о которой мы любим иной раз порассуждать теоретически, но у своих реальных предков обнаруживаем крайне редко. Предпочитая потешаться над их допотопными привычками и дикими традициями, все более таким образом превращаясь в иванов-не-помнящих-родства.