Французская революция. Бастилия - [99]

Санкюлоты теперь входят в число друзей и могут "свободно передвигаться", возмущаясь лейб-гвардией и усиленно жалуясь на голод.

Глава восьмая. НА ОДНОЙ И ТОЙ ЖЕ ДИЕТЕ

Но что же медлит Мунье, почему не возвращается со своей депутацией? Уже шесть, уже семь часов вечера, а Мунье все нет, и все нет "одобрения, всецелого и безоговорочного".

И смотрите, насквозь промокшие менады уже не депутацией, а всей толпой проникли в Собрание и позорнейшим образом нарушили публичные выступления и повестку дня. Ни Майяр, ни председатель не могут сдержать их пыл, и даже львиный рык Мирабо, которому они аплодируют, останавливает их ненадолго: то и дело они прерывают прения о возрождении Франции голосами: "Хлеба! Хватит этой болтовни!" Как нечувствительны оказались эти несчастные создания к проявлениям парламентского красноречия!

Откуда-то становится известно, что запрягаются королевские экипажи как будто бы для отъезда в Мец. Действительно, какие-то экипажи, то ли королевские, то ли нет, выезжают из задних ворот. Они даже предъявили или пересказали письменный приказ нашего версальского муниципалитета, который настроен монархически, а не демократически. Однако версальские патрули заставляют их вернуться, согласно строжайшему распоряжению неутомимого Лекуэнтра.

В эти часы майор Лекуэнтр действительно очень занят и потому, что полковник д'Эстен, невидимый, слоняется без дела в Oeil de Boeuf, невидимый или весьма относительно видимый в отдельные мгновения; и потому, что слишком верноподданный муниципалитет требует надзора, а на тысячи вопросов не следует распоряжений, ни гражданских, ни военных! Лекуэнтр распоряжается в версальской Ратуше; он ведет переговоры со швейцарцами и лейб-гвардейцами у решетки Большого двора; он появляется в рядах фландрского полка; он здесь, он там, он напрягает все силы, чтобы избежать кровопролития, чтобы помешать королевской семье бежать в Мец, а менадам разграбить Версаль.

На склоне дня мы видим, как он подходит к вооруженным группам из Сент-Антуанского предместья, слишком уж мрачно шатающимся вокруг зала Дворца малых забав. Они принимают его, образовав полукруг, причем двенадцать ораторов стоят около пушек с зажженными факелами, а жерла пушек направлены на Лекуэнтра: картина, достойная Сальватора![297] Он спрашивает в сдержанных, но смелых выражениях: чего они хотят добиться своим походом на Версаль? Двенадцать ораторов отвечают кратко, но выразительно: "Хлеба и окончания всех этих дел" (Du pain et la fin des affaires). Когда окончатся "эти дела", ни майор Лекуэнтр, ни один смертный не может сказать; что же касается хлеба, то он спрашивает: "Сколько вас?" - узнает, что их шесть сотен и что по одному хлебу на каждого будет достаточно. Он отъезжает к муниципалитету, чтобы достать шестьсот хлебов.

Однако, настроенный монархически, муниципалитет этих хлебов не даст, скорее он даст две тонны риса - но только вопрос в том, будет это сырой или вареный рис? Но когда выясняется, что рис тоже годится, муниципалитет исчезает, испаряется, как провалились под землю те двадцать шесть долгополых в Париже; и, не оставив ни малейших следов риса, ни в сыром, ни в вареном виде, они также пропадают со страниц Истории!

Рис не появляется, надежды на пищу не оправдались, обмануты даже надежды на месть: разве месье де Мушетон из шотландского полка не был обманно спрятан, как мы говорили? За неимением ничего другого остается только убитый конь месье де Мушетона, валяющийся там, на Эспланаде! Обманутое, голодное Сент-Антуанское предместье бросается к убитому коню, освежевывает его, с криками жарит на кострах из заборов, калиток, любого дерева, которое можно найти, и по примеру древнегреческих героев протягивает руки к изысканно приготовленному блюду, каково бы оно ни было. Другие оборванцы бродят с места на место, ища, что бы можно было съесть. Фландрцы отправляются в свои казармы, Лекуэнтр с версальца-ми - в свои; остаются лишь бдительные патрули, которым приказано быть бдительными вдвойне.

И так спускаются тени ночи, бурной, дождливой, и все дорожки теряются во тьме. Это самая странная ночь из всех виденных в этих местах, пожалуй, со времен Варфоломеевской ночи, когда Версаль, как пишет Бассомпьер, был еще жалким замком (chetif chateau). О, где лира какого-нибудь Орфея, чтобы поддержать в этих безумных толпах порядок прикосновениями к звучным струнам! Здесь же все кажется развалившимся, распавшимся в зияющей пропасти. Как при гибели мира, самое высокое пришло в соприкосновение с самым низменным: отребье Франции осаждает короля Франции; дубинки-резаки подняты вокруг короны, но не для ее защиты! Наряду с обвинениями кровожадных лейб-гвардейцев, настроенных против нации, слышен глухой ропот, в котором упоминается имя королевы.

Двор, совершенно бессильный, дрожит в страхе; его настроение меняется вместе с настроением Эспланады, меняется в зависимости от тональности слухов из Парижа. Слухи приходят безостановочно, предвещая то мир, то войну. Неккер и все министры совещаются, но без малейшего результата. Oeil de Boeuf охвачен бурей слухов: мы бежим в Мец, мы не бежим в Мец. Королевские экипажи опять пытаются выехать, хотя бы для пробы, и опять их возвращают патрули Лекуэнтра. За шесть часов не принято ни одного решения, даже одобрения, всецелого и безоговорочного.