Французская няня - [15]

Он умолк и с сомнением посмотрел на свою собеседницу: пожалуй, он чересчур увлекся. Что может знать маленькая и наверняка неграмотная девочка о великих философах, чьи теории он и сам не так уж хорошо понимает, хоть и считает себя умным…

Но Софи взмолилась:

— Пожалуйста, продолжай! Мне знакомы эти имена. Мой отец был типографским рабочим, простым «медведем», но он печатал их книги… Он всегда говорил о них с Пьером Донадье и остальными друзьями-«обезьянами».

Туссен развеселился, услышав, что означают названия животных.

— Я думал, только меня в Париже называют мартышкой. Но, выходит, и великий Бальзак, и еще бог знает какие писатели в молодости были «обезьянами».

Имени Бальзака Софи не слыхала. Видимо, друзья отца, как и гувернантка «ниньи Тенаи» на Кубе, предпочитали читать философов Просвещения, а из современников — Ламартина и Гюго.

— Благодаря этим книгам я научился говорить и писать на хорошем французском языке, — продолжал ее провожатый, — а благодаря мадам Джудит — прилично вести себя в обществе. Три года назад мадемуазель Атенаис исполнилось четырнадцать, и месье Дешатр Лакруа выдал ее за кузена, жившего на соседнем острове.

— В четырнадцать лет! — потрясенно воскликнула Софи.

— В колониях девушки вырастают быстро, — объяснил Туссен. — И мужчины тоже. Мадам Селин знакома с одной графиней, которая родилась в Гаване. Знаешь, сколько лет было ее благородным родителям, когда они вступили в брак? Ему пятнадцать, а ей двенадцать. Это ей графиня сама рассказывала и добавляла, смеясь, что, когда она родилась, ее мать не очень понимала разницу между куклой и младенцем.

Улыбаясь с чувством превосходства, юный раб полюбовался изумлением Софи и продолжил:

— Я был частью приданого хозяйки и покинул Кубу вместе с ней, когда она перебралась на Ямайку. Но кузен-муж, под предлогом того, что в доме у Дешатров Лакруа меня слишком избаловали и я мог послужить причиной зависти и недовольства остальных рабов, на другой же день после нашего приезда решил меня продать и велел напечатать в местной газете объявление, в котором восхвалял мои многочисленные достоинства. А я боялся, что мое хорошее воспитание и умение читать и писать мне не пригодятся вовсе, что меня купит какой-нибудь землевладелец и отправит работать на плантациях. Ямайка, к твоему сведению, принадлежит англичанам, а остров, на котором я родился, — испанцам. Но семейство Дешатр Лакруа было французского происхождения, говорило по-французски и переехало из Санто-Доминго. Дед и бабка мадемуазель Атенаис укрылись в Сантьяго на Кубе, бежав с соседнего острова, который принадлежал французам, когда там разразилась революция рабов и наши братья негры основали Республику Гаити, вернув острову его древнее название. Первая республика в Южной Америке! Моя мать назвала меня Туссеном в честь героя, который возглавил борьбу гаитянских рабов за независимость. Его звали Туссен Лувертюр. Слыхала когда-нибудь это имя?

— Нет, — с огорчением призналась Софи.

— Он тоже был рабом, но королевской крови. Его дед, король Гау Гвину, правил народом арада в африканской стране Дагомее. Он верил белым и даже доверил своего сына одному французу, который обещал показать мальчику Европу. Но вместо этого королевского сына отвезли в Санто-Доминго и продали как раба. Его дети родились рабами, но тосковали о свободе, и когда Туссен узнал, что Французская революция провозгласила равенство и свободу для всех людей, он потребовал их и для своих черных братьев в колониях и повел их на борьбу с белыми.

— Пьер Донадье, друг моего отца, читал нам роман Виктора Гюго, в котором говорится о революции на Гаити, — сказала Софи. — Он называется «Бюг-Жаргаль». Ты читал его?

— Конечно, — ответил Туссен. — Мадам Селин получила эту книгу в подарок от крестного, хотя англичанину не нравится, что у моей хозяйки в библиотеке так много новинок. Он говорит: «Так вы станете „смешной жеманницей“, как те кривляки из комедии Мольера!» Но «Бюг-Жаргаль» — грустная книжка. Мне больше нравится «Простодушный» Вольтера, где есть индеец из Северной Америки, гурон, который приезжает во Францию, и его принимают при дворе. А поскольку он не знает всех правил этикета и не приучен к лицемерию, то устраивает ужасно смешную путаницу и неразбериху.

— Сколько же ты знаешь, хоть и дикарь! — воскликнула Софи в восхищении. — Никогда б не подумала, когда увидела, как ты вертишься и визжишь от страха, что тебя высекут.

— Ты что же, не поняла, что я просто притворялся? Если бы моя хозяйка не пришла мне на помощь и не увидела тебя, месье Эдуар выгнал бы тебя без лишних слов — и все.

Благодарность Софи к чернокожему провожатому и восхищение им возросли безмерно. «Мне никогда не удастся отблагодарить его как следует», — подумала девочка и отважилась спросить:

— Но зачем ты все это для меня делаешь?

«Потому что ты похожа на мышку, которая, упав в лужу, не сдается, а пытается выкарабкаться», — мог бы ответить Туссен, но не захотел обижать собеседницу таким сравнением. Он также не стал признаваться, что помощь, которую он, раб, оказывает свободной белой девочке, французской гражданке, по закону стоящей много выше него на социальной лестнице, придает ему значимости. И он не стал объяснять Софи, что ее появление на бульваре Капуцинов дает ему возможность поупражняться в хитрости, бросить вызов воле хозяина и еще раз испытать свое влияние на мадам Варанс.