Французская новелла XX века. 1900–1939 - [23]

А сейчас он берет образ реки. Она белеет на сгибах и спит под ласковыми ивами. Мелькнет в воде рыбье брюхо, и река блеснет, как будто в нее бросили серебряную монету, а при первых тонких струйках дождя она покрывается гусиной кожей.

Он подбирает образы волнующейся ржи, аппетитной люцерны, лугов, исполосованных ручьями. Он схватывает на лету полет жаворонка или щегленка. Потом он входит в лес. Он и сам не подозревал, что у него такое тонкое обоняние, осязание, слух; он тотчас же пропитывается всеми запахами; он не упускает даже самого слабого звука.

Он начинает чувствовать все слишком остро, почти до боли, до дрожи, что-то назревает в нем, он пугается, уходит из леса и идет в деревню следом за возвращающимися дровосеками. Одно мгновение он пристально смотрит на солнце, так что глаза вспыхивают огнем, — солнце садится, сбрасывая на горизонте свои сверкающие одежды и рассеянные тут и там облачка.

Наконец он возвращается домой, голова его набита до отказа, он тушит лампу и долго-долго, прежде чем уснуть, с наслаждением перебирает в уме образы.

Они вновь послушно возникают в его памяти. Каждый образ, приходя в движение, пробуждает к жизни соседний, толпа их все прибывает, растет. Так вспугнутые куропатки рассыплются и сидят целый день поодиночке, а вечером, укрывшись от опасности, кричат и сзывают друг друга по колеям.

Лебедь

Он скользит по пруду, как белые салазки, от облачка к облачку. Он изголодался по перистым облакам, которые родятся на его глазах, движутся и исчезают в воде. Ему хочется облака. Он нацеливается клювом и вдруг погружает в воду свою шею, одетую в снега.

Потом шея его появляется из воды, как женская рука из рукава.

Ничего.

Он оглядывается: испуганные облака исчезли.

Он озадачен, но только на одну минуту, потому что облака тут же возвращаются, и вот там, где замирает дрожание воды, уже возникает новое облачко. Потихоньку лебедь подплывает на своей пуховой подушке и приближается к нему…

Он утомлен погоней за неверными отблесками, и, быть может, он умрет, жертва иллюзий, так и не поймав ни кусочка облака.

…Но нет!

Каждый раз, когда он погружает голову в воду, он копается в тине и вытаскивает червяка.

И, как гусь, жиреет.

Сверчок

Наступает час, когда, устав от беготни, сверчок-работяга возвращается с прогулки и заботливо наводит порядок у себя в доме.

Прежде всего он расчищает узкие дорожки, проложенные в песке.

Он подпиливает корень высокой травинки, которая его раздражает. Собирает опилки и сметает их с порога своего жилья.

Он отдыхает.

Затем он заводит свои крошечные часики.

Заводит бесконечно. Уж не испортились ли они? Потом он отдыхает немножко.

Он входит к себе и запирает за собой дверь.

Он долго поворачивает ключ в хрупком замке. И прислушивается.

Вокруг все спокойно.

Но он не считает себя в полной безопасности.

И, как будто по скрежещущей цепочке, он спускается глубоко в землю.

Ничего больше не слышно.

В умолкшей деревне тополя вытягиваются в воздухе, как пальцы, и показывают на луну.

Олень

Едва я вступил на лесную просеку, как на другом краю появился он.

Сначала мне показалось, что идет какое-то страшное существо и несет горшок цветов.

Потом я различил маленькое карликовое деревцо с разросшимися ветвями и без листьев.

Наконец показался весь олень, и мы оба остановились.

Я сказал ему:

— Подойди ко мне, не бойся. Ружье у меня так, для виду, чтобы не отставать от серьезных людей. Я никогда им не пользуюсь и пули оставляю в ящике.

Олень слушал и обнюхивал каждое мое слово. Когда я замолчал, он больше не колебался: ноги его задвигались, как стебли, которые сплетает и расплетает дыхание ветра. Он удирал.

— Какая жалость! — крикнул ему я. — А ведь я мечтал, что мы пойдем вместе и я буду кормить тебя из рук травами, которые ты любишь, а ты, выступая, как на прогулке, ты бы понес мое ружье на развилинах своих рогов.

Осел

Все ему безразлично. Каждое утро, по-чиновничьи мелко и дробно перебирая ногами, он тащит повозку почтальона Жако, который развозит по деревням сделанные накануне в городе заказы — пряности, хлеб, мясо, газеты, а то и письмо.

После окончания казенного турне Жако с ослом трудятся для себя. Повозка превращается в телегу. Они вместе ездят на виноградники, в лес, по картошку.

Здесь они грузят овощи, там свеженарезанные метелки, тут еще что-нибудь, смотря по сезону.

Жако монотонно, без выражения тянет, словно храпит во сне: «Но-о! Но-о!» Время от времени осел останавливается: то ли его прельстил чертополох, то ли просто о чем-то задумался. Тогда Жако обхватывает его за шею и толкает вперед. Если осел заупрямится, Жако покусывает ему ухо.

Завтракают они обычно в придорожной канаве, Жако довольствуется луковицей с горбушкой хлеба, а осел выбирает себе что повкуснее.

Возвращаются они уже в сумерках. Их тени лениво переползают со ствола на ствол.

Но тут озерцо тишины, поглотившей дремотные предметы, вдруг взрывается, гладь его взбаламучивается.

Какой же это хозяйке вздумалось в ночную пору тащить из колодца ведро воды, налегая на ржавую, пронзительно скрипящую лебедку?

Это осел, уже подходя к дому, пробует на всю округу мощь своего голоса и ревет до хрипоты, что ему на все наплевать, наплевать на все.